18 ДЕКАБРЯ - последний день занятий. ВАШЕ МНЕНИЕ О КУРСЕ

[Lulia Tolkacheva]

Я готова подписаться под каждым произнесенным здесь словом. Произнесенным вроде бы не мной...но ... такими моими.
Мне было бы легче с заданиями. Они меня очень дисциплинируют. У меня есть жж. Но он неживой, слова не складываются на пустом месте. Семинар- это дело. Только он так объединял нас, что мы не медленно тлели, а горели и грели себя и друг друга. Вернее, это костер, вокруг которого так хорошо. Может быть, все-таки новый семинар в любом формате? Лена, все слова о необходимости критики вторичны. Нам, по большому счету, уже не нужны ни критика, ни похвала, важно только присутствие. Ваше, наше ... Ведь мы такая великая сила с тем, что у нас внутри. Это не надо, не стоит отпускать.

[Lulia Tolkacheva]

Я так долго писала предыдущее ообщение, что страницу седьмую не успела прочитать подписываюсь не глядя

[remka]

На этом семинаре я познала бесконечность.
Оказалось, для этого нужно было войти в детский рисунок и выйти в сотворение мира.
Я не знаю, появилось бы такое понимание, если эти задания были бы на первом курсе. Наверное, для него нужен был путь всех трех предшествующих семинаров.
Ведь каждый год мы, первые семинаристы, видели как наши задания выполняют первокурсники.Каждый раз одни и те же задания прочитывались по-разному. Словно ты один и тот же пейзаж видишь чуть шире, поднимаясь в гору.
Нередко я бралась за задания 1 и 2 курса прежде, чем приступить к своим. Так сильно было чувство - «так вот оно как!»
Я поняла, что входить в искусство можно через одну картину. Открыв дверь один раз ключ навсегда остается у тебя.
Бесконечность познания. Бесконечность понимания — стучите, и откроется.
Последняя тема — новая встреча с собой ранней. Я столько раз приходила в новогодье к себе. Но то, что ощутила, работая с фотоколлажем было настолько сильным чувством, что я до сих пор не могу прийти в себя
Работа группой над одной и той же темой так обогащает тебя. Особенно, если все так подробно описывают свои ощущения.
Моя племяшка Машка. Открыв рот спиралила человечков.

это только первый большой лист из многих.



А ее братец Коля первый раз в жизни взял уголь и пастель


И понял, как смешивать цвета.
Для этого мне нужно было только сидеть рядом и самозабвенно рисовать.

Мне так радостно читать то, что чувствует каждый из нас, что с заходом на семинар Лены Макаровой все меняется. Происходят ускоренные процессы встречи с самим собой, понимания сути вещей и творчества. Человек — катализатор

Мне не хватало общих разговоров в гостиной, как это у нас было раньше. Разговоров семинаристов друг с другом вне дневников. Каждый курс не похож на другой, почему-то у нас этого не произошло..

Что дальше.
Небольшая пауза для осмысливания. Каникулы нужны всем для свежего восприятия нового.
Сделать все, что не успелось.
И обязательно, новая встреча. Я так благодарна за ученичество!

[Lulia Tolkacheva]

Восхищенье. Этап. Слезы, сопли и всполохи. Чувства не новы, но дороги. Мне, словно маленькой. Снова живой. Можно не ждать, когда все будет гладко. Не ругать себя украдкой. А возвращаться в душу, домой. Внутрь, это сложно, но можно. Оказывается. Сочетание рефлексий. Стало победой. Процессией. Комплексом. Жизни и радости. Верности мудрости. Некого смысла и юности. Бодрости. Вечности. Легкого дыхания. Миропонимания. Миротворения. Умиротворения. Верчения в вальсе. Под скрипки. Люблю себя, весь мир, свои ошибки. Поступь легка. Леплю облака.

[remka]

Здорово, Юль Назвать ощущения словами.

Знаешь, я сейчас пошла в кабинет к Саше, села рядом на диванчик. Сидела и рассматривала книжный шкаф.

Толстенная книга Баухауза. Я не могла ее не купить.
Любимый альбом Серебряковой, его привезла мне Олечка Белка.
А это альбом из венского музея. Туда меня приглашает весной Лариса порисовать.
Искусство 20 века. Птица на новый год подарила.
Книги Клее и Иттена. На русском и на немецком. Уже такие знакомые.
РИсунки Маши Кубрак. В пути Веревкина. Я в предвкушении встречи.
А Шилле, ставший таким любимым.
Семинар настолько стал частью жизни, что трудно уже представить время без него...

[Annaviktorija]

У Альфреда Тальковского есть такая песня, немножечко грустная, о расставании... по разным причинам..., но, как говорится, "ничто не вечно под луной"...

"Уходя оставьте Свет
в тех, с кем выпадет расстаться..."

Вот, нарисовалось... на скорую руку...



Леночка, Вы - та наша волшебная кисточка, которая зажигает вокруг себя фонари - наши Души...

[ozerochad]

Когда мы только приехали в Америку, я пошла в библиотеку своего университета, и первая книга, которая мне там попалась, называлась "The diary of Petr Ginz". Я ничего не знала о том, кто этот человек, и почему он вел дневник, который потом напечатали, я просто взяла ее, потому что она была написана легким языком. И вот я долго ее читала и думала о том, как легким языком написано про совсем не легкие вещи. А когда я смотрела на его картины, я пыталась понять - откуда это взялось? Как и почему, находясь в Терезине, этот мальчик стал и хотел рисовать...

А потом время шло, а ответа не было. И я потихоньку забывала про книгу и про свои вопросы. А потом настал сентябрь, и Катя heliant написала мне: "А ты знаешь про семинар Елены Макаровой?" Я не знала ничего ни про семинар, ни про Лену, но почему бы не попробовать?

А потом я открыла первый урок и увидела имя Фридл. И все стало на свои места.
И это было только начало...

[Мария Гакварезис]

А мне так печально, что время семинара так совпало с большими и неясными переменами в моей жизни, и один из немногих всплесков силы и радости закончился уже в конце сентября, что никак не было связано с семинаром...
Но, в такой странный период и участники семинара, и, конечно, сама Елена, хвалящая и подбадривающая, были для меня таким постоянным поддерживающим фоном - то есть я знала, что несмотря ни на что, на какие-то проблемы, если я нарисую и выложу сюда своё творение, здесь его увидит целая компания единомышленников - а раз единомышленников, то, значит, людей, по определению неравнодушных ко мне. Поэтому хоть одиночество часто подходило близко, как Морра в Муми-сказках, вокруг меня была такая защита, за что спасибо огромное всем!
Я обычно рисовала раньше только тогда, когда хотела зарисовать идею. Или красоту - пейзаж, например. Поэтому сейчас я столкнулась с проблемой нежелания рисовать без внутренней необходимости. (Творчество - конечно внутренняя необходимость, но видно, оно у меня часто реализовывается другими способами).
Вылез неожиданный комплекс неполноценности - с ним ещё бороться и бороться.
И каждый раз, когда я решала сделать задание, внутри раздавался голос: "Чем рисовать, лучше бы работку поработала - хоть какие-то деньги заработала бы". И какое уж тут рисование...
Но две последние трудности - чисто психологические, и здесь я о них пишу, только чтобы было понятно, почему я так заглохла. Вовсе не потому, что забыла о семинаре...

Я тоже очень хочу, чтобы дневники и задания оставались открытыми, хотя бы какое-то определённое время, чтобы было куда выкладывать работы, если они-таки доделаются. А посмотрит их Елена скоро или через месяц, через несколько - лично мне не так важно, главное для меня - показать.

Мне очень хочется рисовать изящно (в классическом понимании), поэтому не все задания были в моём вкусе... Хотя наверняка они расширяют границы. Но нужно учиться - и я постараюсь и дальше!

Спасибо огромное Вам, Елена, а также все сокурсники, не только за интересные взаимные события в рисовальной жизни, но и за это "неодиночество", которым я вам всем так обязана!!!!!

До Встреч!!!!!!!!!!!!!!

[Елена Макарова]

Какие фонари!
Я офонарела!

Про Петра Гинца!
Да.

Вот читай! Это из моей книги.

Рассказывает Курт Котоуч : «Минуло полстолетия с тех пор, как мы, мальчишки, писали «Ведем». Из Терезина нас увезли в Освенцим. <…> Судьба распорядилась так, что некоторым удалось выжить , и это уже само по себе чудо. Но мы и вообразить не могли, что «выжил» и наш журнал, что одному из нас удалось сберечь свидетельство нашей жизни, мыслей и мечтаний о будущем .
<…> Перелистываю страницы «Ведема», узнаю свой детский почерк. Я был мальчиком на побегушках у нашего чудного главного редактора Петрушки Гинца, моей задачей было обходить авторов, собирать материалы и переписывать их в номер. Редакторскую работу он мне не доверял — настоящий «профессионал» никому свое детище не доверит.
Как сейчас вижу его перед глазами. Вечная поза — согнувшись в три погибели, он сидит на скрещенных ногах под низкими нарами, вокруг — бумаги, ручки, кисточки, краски и недоеденные продукты из родительских посылок.
Видишь, Петр, журнал скоро выйдет. Сколько времени у нас на это ушло…
Петр улыбается: «Мей-фа-дзу! («Ничего не поделаешь!» — так, по его мнению, на все отвечали маньчжуры. Не знаю, правда ли это, или Петр выдумал, но его об этом уже не спросишь). Давай-ка дуй за материалами, а то не успеем в срок…»

Редакция журнала

Главный редактор: Петр Гинц (Ca-нц, -нц, НЦ, Гинцеро, Петрушка, Петричек, профессор) — погиб.
Сотрудники:
Бек Гануш (Бейчек, Примадонна Бек) — погиб.
Босковиц Ян (Тайный Мошке, Тайный Босковиц, Эдисонова Задница) — выжил.
Брады Иржи (Хладнокровный Конь, Медведь Брады) — выжил.
Брумл Иржи (Абсцесс, Ку-, Ку-ка, Кумл, Унтам) — погиб.
Вайнбергер Зденек (Кенгуру) — погиб.
Вайль Гануш (Вейлик) — погиб.
Гахенбург Гануш (Ха) — погиб.
Грюнбаум Иржи (Шагрибу, Шнаер, Медик-Шнаер, Социалист-Шнаер) — погиб.
Кан Гануш (Рюмочка, Жареные Очки) — погиб.
Каудерс Гануш — погиб.
Кауфман Бено (Беношек, Д-р Бе, Фи Бе) — погиб.
Коминик Гануш (Барон Вральман, Коминар, Пейзоун, Тексле, Туклак, Морской, Рамзес, Швейк) — погиб.
Котоуч Курт (Референт, Святой, Котолоук) — выжил.
Лакс Петр (Лакоушек, Кар, Фи-Ла) — погиб.
Лауб Рудольф (-ини, Лаубини) — погиб.
Лёвы Леопольд (Конь Лёвы) — погиб.
Майер Герберт (-йер, Х.М.) — погиб.
Мароды Леош (Дуродка Махачек) — погиб.
Мюльштейн Эммануэль (Пильди, Пинтя) — погиб.
Орнштейн Зденек (Орнест, З.Орче, Мустафа) — выжил.
Поллак Гануш (Гонза) — погиб.
Рот Вальтер (Д-р Ва) — погиб.
Тауссиг Зденек (Молния) — выжил.
Фишл Герберт (Дон, Дон Герберто, Фишлонго) — погиб.
Фейерштейн Франтишек — погиб.
Цапнер Иржи (Усатое дитя, И, -пнер) — погиб.
Цемент и Сидикус — их настоящие имена не известны.

«Академия»: Брумл Иржи, Гахенбург Гануш, Гинц Петр, Кан Гануш, Кауфман Бено, Мароди Леош.

Воспитатели-сотрудники:
Айзингер Вальтер (Толстячок, Е., Сиси, Прцек, -нгер, Брумбрлик) — погиб.
Счастны Йозеф (Пепек, Глюклих /Счастливчик/, Павел, Глюкнер-футболист) — погиб.
Тауссиг Йозеф (Пепек) — погиб.

ПЕТР ГИНЦ

Гинц стал главным редактором в четырнадцать лет, а в шестнадцать был убит. Он оставил нам в наследство романы, рассказы, стихи, философские эссе, рисунки, литографии… Большая часть написанного им в Терезине опубликовано в «Ведеме».
Он много писал о кораблях. Они бороздят моря и океаны в рассказах «Безумный Август», «Путь капитана Камаро» и «Капитан Аарон». Даже сочинение о происхождении ругательств завершается плаваньем на корабле: «…Я поплыл бы домой на корабле «Пацифик» и уснул бы, убаюканный гулом гребного винта. Я бы уснул, всем на свете довольный, и в спящей голове крутились бы винты — гекзаметры Гомера: «И проспал он так целую ночь, в сладкие грезы видений укутан» .
Копию рисунка Гинца «Вид Вселенной из космоса» взял в полет израильский космонавт Илан Рамон. Его космический корабль «Колумбия» взорвался — как и корабль самого Петра из рассказа «Безумный Август»: «…и в огне взрыва Петр увидел блеск Великого Сплава». [Здесь и далее — подчеркнуто П.Гинцем]
В Терезине Петр изучал латынь, эсперанто , географию, зоологию, социологию, философию и религию. Сохранился 44-страничный конспект книги о буддизме («Брахманизм, или Переселение душ»). Он не выписывает цитаты, а пересказывает своими словами.
«Наука о любви почивает в этой сокровищнице. Как только человек трижды радостно воскликнет: «Принимаю убежище Будды в Вере, в Законе и в Общине (буддийской)» — он становится буддистом. Закон — это пять заповедей: не завидуй, не кради, живи в чистоте, не лги, не пей одурманивающих напитков. Этому Закону может следовать лишь тот, кто способен подавить свои страсти, освободить от них сердце. Это освобождение и есть любовь. У того, кто любит, есть 8 выгод: он хорошо спит и хорошо пробуждается, не видит страшных снов, люди его любят, все твари земные его любят, боги его охраняют, огонь, яд и меч против него бессильны, никакого имущества у него нет, и потому ему будет легко войти в наивысшее небо. <…> Всего-то ему нужно 8 вещей: три предмета одежды, пояс, кружка для подаяния, бритва, игла и сито для процеживания воды (чтобы во время питья не убить живую тварь).
<…> Непосвященные ошибаются, думая, что буддизм — это учение о переселении душ. Буддизм учит, что энергия, возникшая от душевной и телесной работы некоей субстанции, производит новые душевные и физические явления, даже в том случае, если эта субстанция умерла. Тибетские мистики глубже всех буддистов проникли в суть вещей. Учение философов говорит, что не существует никакого «Я», это лишь некая субстанция, которая, переходя из одного мира в другой, принимает разные формы и обличья.
<…> Мистический аскетизм имеет магическую силу. Трактовка смерти.
После того как умирающий издаст последний вздох, его одевают в одежду задом наперед — что было впереди, будет сзади… В деревнях тело по обычаю опускают в большой котел с прилипшей к его стенкам гнилью. <…> Потом мертвеца вынимают, котел моют, варят в нем суп или чай, и этим угощают участников погребального торжества».
Петр подходил к смерти вплотную, заглядывал в бездну небытия. Время сокращалось неумолимо, и он спешил.
«Июнь 1944. Работаю в литографском цеху, сделал физическую карту Азии и принялся за карту мира.
Изучал: Древние цивилизации (египтяне, вавилоняне, индийцы, финикийцы, иудеи, греки, персы и пр.). Географию Аравии, Голландии и Луны.
Нарисовал: овчарню, за ней Верхнелабские казармы.
Свое представление о зоологии я обдумал и изобразил на бумаге, хожу на вечерние лекции о Рембрандте, алхимиках и пр.».

Выбор книг тоже отражает его интересы:
«Июнь 1944. Отагалова-Попелова: «Сенека в письмах». Арбес: «Сумасшедшая работа», «Мой друг — убийца», «Дьявол». Лондон: «Потерянный лик». Музиль: «Пустыня и оазис». Герберт Уэллс: «Отец Кристины-Альберты». Выдержки из декартовских дискуссий о методе.
Сентябрь 1944. Швейцер «Из моей жизни и творчества». Бинко Шимонович: «Семья Винчи де Врис», «Рембрант». Томас Манн: «Мария и волшебник». Диккенс: «Рождественские песни». Данеш: «Происхождение и причина вымирания туземцев в Австралии и Океании». Милли Дондоло: «И сказал ангел». К.Мей: «Сын охотника на медведей». Оскар Уайльд: «De profundis и другие новеллы».
Последние планы Петра так и остались на бумаге.
«Терезин, сентябрь 1944 г. Заниматься линотипией, рисунками, стенографией, английским. Обратить внимание на «Ведем», на общий уровень, и при случае блеснуть чем-то стоящим (может, литографией?)…»

Откроем архивное дело Петра Гинца под номером 064/71.
1) Текст на латыни и рисунок. 2) Цветная афиша «Выставка Петра Гинца» с еврейской звездой и цветком. 3) Таинственный узор (литография). 4) Латинско-чешский словарь. 5) «Татары и их кровавая мощь». 6) «Министерская» программа по гетто-кронам . 7) Юмористические стихи про еврейство . 8) Литография (мальчик на чердаке). 9) «Мей-фа-дзу» . 10) Отрывок из неоконченного романа «Тайна пещеры Дьявола», ч. 1. 11) «Ведем» (журнальные планы) с рисунками. 12) Литография к «Безумному Августу». 13) «Новая культурная программа нашего дома». 14) «Спорт. Пинг-понг». 15) «Ведем», №№ 2,6,7,8. 16) Статьи «Абстрактные науки», «Социология». 17) «Авантюрные приключения господина Эмуге», рассказ. 19) «История ШКИДа». 20) Стихотворение «Шабат». 21) Обложка журнала «ХИХНОУШ» (Хохотунчик), 15.3.1943. 22) Обложка журнала «Горизонт». 23) Рассказ «Война во Вселенной». 24) Рассказ «Потерянная сумка» (после долгих поисков она обнаружилась дома). 25) Конкурс журнала «Горизонт» . 26) Общая тетрадь «Буддизм, Тибет», 44 стр. 27) Тексты нецензурных песен с указанием, на какую мелодию их петь. 28) Рассказ «Путь капитана Камаро» с рисунком корабля. 29) Эсперанто-чешский словарь. 30) Тетрадь со статьей «Социальные науки», в ней засушенный цветок. 31) Обложка журнала «Пески», 1943 год .

Петр писал дневник.
«От 8.02.44 до «уж скорей бы». Эта мысль долго крутилась в голове, и я решил вести дневник. Я делаю это для мамы, папы и Эвы, я не могу написать в письмах все, что хочется. Во-первых — не разрешено, во-вторых — я не настолько хорошо знаю немецкий. Буду писать и для себя, на тот случай, если забуду события и людей, с которыми я здесь встречался.
8.02.1944. Лежу в кровати. Рядом со мной — соседи по нарам, Калишек и Кумл, говорят о каком-то парне, который громогласно высказался в таком роде: «Погляди на эту плешь — вон по ней плетется вошь!» Дело было в кафе, господин, которому данная плешь принадлежала, пошел к хозяину кафе, и, ох, братцы, какой разразился скандал!
8.02.1944 ...Потом я пошел домой и как раз подоспел к сочинению. Предлагались темы: 1) «Жизнь неодушевленного предмета», 2) «Я» (характеристика) или 3) «Мысли о работе». Я выбрал первую и написал о ругательствах. Потом попробовал закончить домашнюю работу по геометрии, но из этого почему-то ничего не вышло. И вот лежу и пишу, пользуясь тем, что свет временно прекратил мигать. Надо бы остановиться, попытаться заснуть, времени пол-одиннадцатого. Кумл обсуждает с Калишеком литературу и использование в ней обратного порядка слов. Все, закругляюсь. Интересно, что делает моя семья в Праге. С трудом могу себе представить, как выглядит Эва.
9.02.1944. В восемь у нас был вечер китайской поэзии, лектор Зденек Елинек . Вот самая интересная мысль из вступления к докладу: люди везде одинаковы, китайская поэзия — это поэзия народа.
16.02.1944 ...Засим объявляю, что дневник — предмет глупый, поскольку в него попадают вещи, которые следует держать при себе, и поскольку в него будут совать свой нос непрошеные твари».

Письмо к родителям
«Дорогие мамочка, папочка и Эва!
Пока я чувствую себя неплохо, но не так как раньше. Не волнуйтесь за меня. Надеюсь, что вы получили марки на посылку. Пришлите, пожалуйста, что-нибудь против кашля для бабушки. А мне пришлите арабскую резинку, какие-нибудь тетради, ложку для еды, посуду и какие-нибудь гравюры. (Здесь все теперь новое — нары, названия улиц, чиновничий аппарат, так хочется чего-нибудь старого, напоминающего о том времени, когда я был с вами и раскрашивал оттиски.)
Журнал, который я начал издавать, все еще выходит. Пишу для него серьезные статьи. Иногда добираюсь и до философии. Хожу в пятый класс. Учеба идет хорошо. Через неделю у нас будет экзамен . Что касается дел материальных: хожу каждый вечер к бабушке, у нее всегда найдется что поесть. У дяди тоже частенько перекусываю. Касательно обуви: рядом со мной спит парень, который работает в обувной мастерской, так что с починкой все в порядке.
По поводу одежды: коричневые штаны уже не ношу, хожу в брюках, которые вы мне послали и папином жилете, перешитом.
Три недели тому назад у нас в комнате был случай детского полиомиелита. Всем сделали переливание крови, мне свою кровь отдал Руди Фрейденфельд . Слава Богу, пока новых случаев не обнаружено.
Целую, Петр.
Пришлите мне книжку по социологии».

В «Единичке» любили Петра, но и подтрунивали над ним. В рубрике «Один из нас» Иржи Брумл дает его портрет.
«Был в Терезине домик L 417. А в домике том — комната №1, и живет в ней парнишка по имени Петр Гинц, а по профессии редактор журнала «Ведем». Кроме всего прочего, он профессор всяческих наук и почитатель великого Цвикенейса [Бруно Цвикера]. Будучи терпеливым, как все чехи, он исправляет ошибки в правописании и стилистике, особенно что касается притяжательных местоимений «мой, моя, моё».
Петр существо весьма вредное: обожает подначивать своих уважаемых соседей. Чуть ли не каждый день он получает по две посылки. Ест с неизменным удовольствием. На его нарах можно обнаружить полное собрание мыслимых и немыслимых вещей. На последнем номере «Ведема» валяется скорлупа от яйца, на недорисованном дипломе — два лимона, взятая из библиотеки книга обсыпана кусочками кекса и вафельными крошками. И тут заявляется господин Фишер, он выкликает фамилии получивших посылки: Поллак, Лёви, Гинц. Гинцеро вскакивает и летит в Цойгхаус (в этой казарме располагалась почта), оставляя на постели продовольственную выставку.
Но тут пан Фишер хватает его за полы хубертуса , говоря: «Нет, сударь, подписать…» Запыхавшийся редактор дает задний ход, метров на десять (полы его хубертуса способны растянуться на такое расстояние), быстро расписывается и через минуту он уже в Цойгхаусе. Возвращается нагруженный посылками из дома . Но вот ужас: выставки и след простыл. После долгих поисков часть продуктов обнаруживается на постели у Орче, где они очутились вследствие земного притяжения, другая часть растворилась в просторах чердака или сада. Но Петра это не удручает. Махнув рукой, он берется за новую посылку».
Абсцесс (Иржи Брумл)

В книге о «Ведеме» напечатано интервью Марии Рут-Кжижковой с друзьями Петра и его коллегами по журналу – Куртом Котоучем и Эденеком Орнестом.
Мария: Вы писали про Петра в рубрике «Один из нас». Что вы могли бы сказать о нем сегодня?
Курт: Во-первых, те тексты не полностью отражают наше отношение к Петру. Петр был парнем, которого все любили. Как многие из нас, он часто становился предметом насмешек — но все уважали его способности.
Зденек: Я бы сказал, что мы подтрунивали над ним из зависти. Петр был единственным, у кого родители остались в Праге. В Терезине у него не было семьи, зато он постоянно получал посылки. Мы получали посылки крайне редко или вовсе не получали. Нам не всегда удавалось подавить в себе чувство зависти.
Курт: Но я хочу добавить, что Петр не был жадным и охотно с нами делился. Он вообще был потрясающий парень .

Эва Гинц (Хава Прессбургер)

С Хавой, сестрой Петра, мы знакомы 15 лет. Она загорелая, подтянутая, белоснежная блузка заправлена в светлую юбку. Хава приехала к нам в Иерусалим, привезла копию фотографии Петра.
— Таким я его помню… Здесь он совсем другой, взрослый, задумчивый. — Хава долго молчала, пытаясь, видимо, понять, зачем ехала к нам из Беер-Шевы. — Я постепенно сдаю. Хочется завершить все это, с Петром…
— Но ведь есть фильмы, и «Ведем», и выставки…
— Да… Полгода тому назад обнаружились его пражские дневники, две маленькие тетрадочки — о том, что он видит вокруг, что переживает… Вначале почерк ровный, а к концу — нервный… Может, найти кого-то, кто напишет о нем книгу, только о нем?
— Какую? О том, сколько он всего успел сделать до того, как...
— Они его не уничтожили, — прервала меня Хава. — В том-то и дело. Его нет, и он все время есть… Получается, что я выступаю как свидетель факта бессмертия… — Хава покраснела, смутившись своей высокопарностью. — У меня все происходит медленно, а жизнь убегает быстро… Как многие пятнадцатилетние, я вела дневник. 15 мая 1945 года я записала: «Вчера утром приехала из Терезина. Петричка, как я и опасалась в душе, дома не было. Ну что ж, будем ждать, пока он вернется или как-то сообщит о себе. На этом и завершу дневник, пусть в нем останутся только терезинские впечатления. Но если Петр вернется, я допишу». 14 апреля 1947 года я приписала одну строчку: «Петр не вернулся». Но все же, мне думается, что приписанное предложение дневнику не принадлежит. Он так и остался открытым — и я жду Петра по сей день. Трудно в это поверить. Мне кажется, что зияющая пустота, этот вакуум, созданный гибелью миллионов, должен быть заполнен. Будь Петр рядом, как сложилась бы моя жизнь? Он был куда талантливей и сильнее меня. Мир с теми миллионами утраченных душ был бы иным. Думаю, что человеческие души каким-то образом взаимосвязаны. Когда одна погибнет от насилия, другая мается, неймется ей.
Когда Петра забрали, мне было двенадцать. Помню наши прогулки по Праге с желтыми звездами. Нам мало куда разрешалось ходить. Парки, музеи, библиотеки — везде надписи «Евреям вход воспрещен». На всякий случай мы носили папки под мышкой — чтобы было чем прикрыть звезды. Однажды мы подошли к магазину нашей тетушки — и остолбенели. Там была НАДПИСЬ. Всю дорогу до Тройского моста я твердила, что тетушка не виновата, ее заставили написать «Евреи нежелательны». Или «Евреям вход воспрещен»? Уже не помню. Петр молчал. По детской привычке мы то шли, то бежали и так добрались до Влтавы, Петр устроился у воды, достал бумагу и принялся рисовать. Нарисовал пол-литровую бутылку пива, толстую рожу, голубя и еще что-то там было, не помню, и сверху написал: «Вот он, голубиный нрав».
Когда ему было двенадцать или тринадцать, уже во время немецкой оккупации, он написал роман. Думаю, он написал его под влиянием Жюля Верна. Роман начинается с того, что в подвале дома Жюля Верна главный герой нашел черновик рукописи и стал работать над ней, чтобы включить ее в собрание сочинений Жюля Верна.
Содержание было приблизительно таким: некие люди создают огромное чудовище, с помощью которого они хотят завладеть Африкой. Это был длинный роман, полный чарующих жюль-верновских фантазий. Но мне кажется, что это не было пустым подражанием, — роман был полон аллюзий. Чудовище — империализм, его создатель — Гитлер. Ведь даже Жюль Верн, предвосхитивший научные открытия, казавшиеся тогда чистой выдумкой, не смог предвидеть Гитлера. Петр дополнил Жюля Верна. А может, он хотел уверить себя, что весь ужас происходит лишь на страницах его романа, что все это лишь выдумка…

Из дневника Эвы Гинц. «Терезин. 28.9.1944. Поезд стоит, ребята собраны в дорогу. Петр и Павел (№ 2393 и № 2626) едут в одном вагоне. Петр потрясающе спокоен. Все же я надеялась, что поезд не придет, хотя знала, что придет. Но что делать? Утром мы были с Ханкой [двоюродной сестрой] у них в шлойске. Страшное зрелище, до самой смерти не забуду. Около казарм — толкотня, женщины, дети, старики, все пытаются хоть напоследок взглянуть на мужа, отца или брата. Мужчины высовываются в окна, отпихивают друг друга, чтобы хоть на секунду увидеть своих близких. Вся казарма окружена жандармами, чтобы никто не сбежал. Геттовахманы отгоняют тех, кто подходит к окнам… Крик и плач.
Мы бежали как сумасшедшие, чтобы успеть передать каждому по два куска хлеба, чтобы они не голодали. Я пробралась сквозь толпу, подлезла под веревку, отрезавшую толпу от казарм, и протянула Петру хлеб в окно, не знаю уж как, но мне удалось просунуть ладонь в решетку и пожать ему руку. Геттовахман отогнал меня, но все-таки мне повезло. Ребята уже уехали, после них остались пустые постели.
12.10.44. Уже 14 дней как ребята уехали, пока никаких известий. Ушло 7 транспортов, вчера разносили повестки на последний, но говорят, пойдут еще.
16.10.44. Сегодня впервые после перерыва была тревога. Мы видели иностранные самолеты. Сначала их было очень много, потом мы увидели четыре, за ними гнались немецкие истребители. Я ужасно боюсь, что там, где наши ребята, тоже бомбардировки. Кто знает, вдруг я не увижу Петричка? Дорогой мой! Этого Господь просто не мог бы допустить».

Сочинения Петра Гинца

Воспоминание о Праге

Как же давно
над Петржином я видел закат,
как целовал уходящую в сумерки Прагу
я напоследок, — горючей слезою был взгляд.
Как же давно не слышу Влтавы волнистую влагу —
ухо давно не слышит шума родимых вод,
Вацлавской площади людное оживленье.
Кажется: целую вечность тянулся год —
всё норовит исчезнуть и кануть в забвенье.

Вы, потайные места в уличной толкотне,
в тени скотобоен, в слепых тупиках, мне милых,
как вам живется? Небось не скорбите по мне,
так, как по вас я скорблю. Год уже целый минул.

В жуткой торчу дыре вот уже триста дней,
будто бы в клетке зверь, и вырваться как, не знаю.
Две улицы здесь вместо каменных площадей.
Прага, как сказку из камня, тебя вспоминаю.
«Ведем», №2

Сумасшедший

По улице сирой
один да один
иду, говорю сам с собою
об ужасах мира,
и страх-господин
водит меня за собою —
по закоулкам петляю
всё один да один
и случай один вспоминаю.
Один сумасшедший давным-давно
хотел этот мир исправить —
с ног на голову поставить,
хотел молодым свои мысли внушить:
никому без смысла не доверять,
в жизни сражаться за каждую пядь,
снять одёжку с того, что сокрыто,
и вывернуть мир наизнанку.
О сумасшедшем том чудаке
вспомнил я неспроста:
он нынче гулять спозаранку
не собаку выводит на поводке,
а на веревке — кота.

Шабат

Шабат. Шепот молитв
Смешан с густой полумглою
В еврейской семье под вечер.
Горят две свечи,
И воск исходит слезою.
Так плакать умеют
Лишь старики и свечи.
Страницы шуршат.
Тора — открытое сердце.
Дыханье молящихся
Тише тихого ветра:
Приди, день мира,
Здесь мы единоверцы —
Евреи,
В которых какое столетье
Не угасает вера
В то, что вернемся домой…
Неизвестный еврей

Мей-фа-дзу, или Равнодушные маньчжу

Сельская дорога вьется через грязную, размокшую от дождей Маньчжурию. Судя по глубокой колее, по этой дороге много ездят. Каждые пять минут наша машина застревает; приходится вылезать, вытаскивать «Татру» из грязи. Мы включаем первую передачу и движемся со скоростью гусеницы. Машина переваливается через рытвины и форсирует лужи. Наконец показывается ветхая хижина, и появляется маньчжу. Мы останавливаемся, вылезаем из машины и видим деревню маньчжу. Вскоре нас окружает целая семья. Мы завтракаем. Я обращаюсь к младшему маньчжу: «Боже мой, братцы, почему бы вам не отремонтировать дорогу? По ней же невозможно ездить!» — «Мей-фа-дзу, — отвечает маньчжу. — Ничего не поделаешь».
И так во всей Маньчжурии. Хотя дорогой пользуются ежедневно, отремонтировать ее и в голову никому не приходит. Непроезжая? Отлично, значит непроезжая. Мей-фа-дзу, ничего не поделаешь.
Чтоб вы не думали, что я задвинут на маньчжурской философии, скажу, что маньчжу есть не только в Маньчжурии. Их много везде. Мы в Терезине? — Мей-фа-дзу. Мы потеем как свиньи? — Мей-фа-дзу. Блат на каждом шагу? — Мей-фа-дзу. Принимать все как есть не слишком приятно, но этого не изменить. Протекция? Что с ней поделаешь? — Мей-фа-дзу. Протекция неизменна, это что-то само собой разумеющееся, как, например, вращение Земли или гравитация. Так было всегда, и так будет всегда. Мей-фа-дзу.
Не позволяйте Терезину делать из вас тупиц! Не принимайте все с бараньей покорностью! Боритесь со всем тем, что кажется вам неправильным! Смерть маньчжу!

Рассуждения о Боге. Восприятие Бога массами

Вера в существование Бога живет в массах как плод примитивного сознания. Люди видят: раб работает в поле. Хозяин за ним приглядывает. Но кто будет следить за самим хозяином, исправно ли приглядывает он за своим рабом? Теизм целесообразный, возникший из потребностей масс. Господь Бог — высшая инстанция порядка.
Почему нынче развелось столько неверующих? Обычно ими становятся те, кто имеет дело с жизнью как с материальной субстанцией. Они видят, как машины-автоматы, турбины и моторы работают день и ночь без присмотра… Но если все происходит само собой, то тогда и мир может обходиться без присмотра Бога, Будды или Аллаха?..

Моя точка зрения

Я заметил, что в те моменты, когда я по-доброму относился к окружающим, мне и самому делалось хорошо. И наоборот, когда вел себя дурно или думал плохо, я злился сам на себя, и со мной обязательно что-то случалось, то ударялся, то падал… Например: в свое время у меня было выпадение мениска, довольно долго я не мог нормально сгибать ногу, и до сих пор еще колено болит. В тот вечер, о котором пойдет речь, у меня сильно болела нога, но мне срочно нужно было выйти из дому, то есть спуститься с четвертого этажа. Я вышел на лестничную клетку, освещаемую слабой лампочкой, и ощутил жуткую боль в колене. И в ту же секунду что-то хлопнуло на третьем этаже, осветилась шахта лифта, и приплыл лифт с госпожой Маутнеровой. Она довезла меня донизу. Всю дорогу я думал об этом неожиданном счастье — о какой-то неизвестной мне, разумной и всемогущей воле, которая совершила чудо. Вскоре произошел еще один случай подобного рода, потом еще и еще. Из этого я сделал вывод, что и наказание, и вознаграждение — не от нас. Учитель Х. обошелся со мной более чем несправедливо, он унизил меня перед всем классом. Во мне вскипела страшная ненависть; погасить ее смогла лишь живущая во мне и мне самому непонятная вера в то, что Х. будет наказан. Я совершенно уверовал в существование Высшей Справедливости. И сказал ей: накажи его, если он заслуживает; или не трогай его, если не сочтешь нужным. При этом я был уверен в том, что учителю это так не пройдет. Как же представлял я себе Высшее Существо? Уж конечно не в виде седоусого дедушки, как думали дети моего возраста. Не представлял никак. Я воспринимал его как Закон, например, как Закон Пифагора, у которого нет никаких зримых признаков, его невозможно представить, и при этом все совершается согласно ему.
Так я думаю и по сей день. И по сей день я верю, что за все будет или наказание, или вознаграждение. Но теперь я верю не в неизвестное существо, которое всем управляет, а в науку.
Миллиард лет существует небесное тело. Из миллиарда миллион лет существовали предпосылки для развития жизни. Тысячелетия тому назад в одной точке небесного тела возникла жизнь и вместе с ней целенаправленное развитие. Тело это и есть Земля. Сегодня мы видим целесообразность такого процесса, он происходил не по велению некой таинственной сущности, а по закону естественного отбора. Наша Земля живет по принципу целесообразности, все, что не целесообразно, — отмирает. Мои прежние представления о присутствии некоего Высшего Существа в моих добрых или злых делах претерпели изменения. Веру в таинственный закон заменил скепсис. Думаю, что все это был набор случайностей; а при добром отношении и собачий зуб засветится. (Me gys je na chji so y tung, как говорят маньчжуры.) И в конце концов я объясняю это разумным влиянием душевной энергии, которая действует на подсознание человека и на этом уровне ему вредит или помогает. Иногда это происходит одновременно. Например: навредишь кому-нибудь и будешь страдать от чувства вины. Оно отложится в подсознании и спровоцирует, например, дрожание руки — и ты выронишь стакан. Все это процессы подсознания. Я понимаю, что это кажется неправдоподобным, нужны убедительные доводы. Но, несмотря на хилые доводы, я знаю и то, что я прав, и то, что у меня нет способности доходчиво объяснять свои мысли.

Тайны пещеры дьявола
(Из неоконченного романа, часть 1)

Взрослые частенько притворяются, говоря, что размышляют лишь о вещах разумных и достойных внимания. Это неправда. Когда они, улучив момент, высвободятся из-под панциря, стискивающего их мозги, снимут с себя чопорную маску, которую они надевают на людях, — станет видно их настоящее лицо. Думаю, в такие минуты они сами чувствуют себя куда приятней. Знаю это по себе. Однажды я заблудился в лесу и нашел озерцо с темной спокойной водой, бросил в него камешек и с огромной радостью наблюдал, как красиво расходятся от него круги. В тот момент я подумал, что чувствую себя как бумага до того, как она попадает в ротационную машину. Нет никакого давления. И подумалось: почему чистый лист-душа, должен с младенческого возраста пропускаться через ротатор общественной жизни, покуда не отпечатаются на нем различные свойства характера, покуда не сожмется душа под прессом враждебных сил и забот о хлебе насущном. Бумага, так и не успев понять, что на ней уже отпечатан весь образ жизни, снова попадет в печатную машину, и на ней оттиснут новые идеи и воззрения, но не дополняющие друг друга, а покрывающие те, что были напечатаны прежде. При этом каждый цвет стремится захватить как можно больше места, но на него тотчас ложится новый цвет и убивает старый. Хоть смейся, хоть плачь, но бумагу уже не изменишь — не по своей воле попала она в эту машину. Печатаясь, она движется взад-вперед, и так до тех пор, пока ротатор не извергнет из себя готовое издание. Выйдет оно в свет и примется воевать с теми, кого по чистой случайности отпечатали иначе.
Жизнь, если взглянуть объективно, — это полный бардак.

Жизнь неодушевленного предмета
(Сочинение)

Большинству из нас известно, что неодушевленный предмет никогда и ни при каких обстоятельствах не может ожить. И лишь предмет, находящийся с людьми в постоянном контакте, становится частью их жизни и может быть причислен к категории одушевленных.
Например, это относится к ругательствам.
«Идиот, вонючая помойка»... Я хорошо помню впечатление, которое произвели на меня словоизвержения Волка во время прибытия транспорта DQ. Я вдруг ощутил дыхание Праги, с ее освещенными проспектами, тихими набережными и переливающейся Влтавой. Именно тогда я и подумал: есть что-то в ругательствах. Как в национальных костюмах, традициях и искусстве, в них проглядывает характер места их рождения.
Есть ругательства элегантные и вульгарные, одни принадлежат нашей цивилизации, другие я назвал бы доисторическими. За ругательствами нашей цивилизации далеко ходить не надо, мы слышим их на каждом шагу: идиот, кретин, примитив; как видно, ругательства обогащаются за счет современных научных познаний. Зато я своими ушами слышал, как выпускал пары негр: он закатил глаза, раздул ноздри, и из уст его вылетело: Bovo vire kapsku! (Бык бы тебя сожрал!)
Я выбрал эти два примера не случайно. Возьмем терезинские ругательства (они не придуманы, я их сам слышал): «Ты е... примитивный придурок, линялый кретин, ты материалистическая, эгоистичная свинья!» Здесь налицо два признака: один — цивилизации, а второй — весьма напоминающий негритянский.
Объяснение простое. Терезинская цивилизация существует за счет подавления инстинкта самосохранения, благодаря эгоизму, закону сильного и прочим негативным явлениям, которые окружающему миру в определенной степени удалось изжить.
Познать мир через ругательства, услышать ругань кули в Шанхае и Сингапуре, рыбаков Ньюфаундленда, фермеров Цейлона, гейш Японии, ловцов жемчуга в Бенгальском заливе — вот что было бы моим идеалом.
И однажды, узнав мир и его обитателей через ругательства, я поплыл бы домой на корабле «Пацифик» и уснул бы там, убаюканный гулом гребного винта. Я бы уснул, всем на свете довольный, и в спящей голове крутили бы свои винты гекзаметры Гомера:
«И проспал он так целую ночь, в сладкие грезы видений укутан».

Безумный Август

Воздух был сырым и холодным. Обрывки стального тумана нависали над волнами, почти касаясь их. Скверная погода. На расстоянии примерно ста ярдов зеленая масса воды растворялась в туманной мгле.
Август сидел в каюте «Бонифация». Его прозвали Безумным Августом, но молодой матрос Петр его уважал. «Он не сумасшедший, — говорил Петр, — он просто другой, немного странный. Похоже, у него какая-то великая тайна, которую вы не понимаете, да и не можете понять». «Ты становишься таким же, как он, — говорили матросы. — Если будешь с ним все время общаться — свихнешься как пить дать».
«Они ничего не знают...» — говорил Август, и в тот момент Петру казалось, что глаза его смотрят как будто с огромной горы, укрытой облаками. Нет, Август не был безумным — разве может безумец рассуждать столь убедительно? И Петр любил Августа, этого психа с глубокими глазами, и верил ему, хотя Август говорил очень странно. «Никто во всем мире так не говорит, — думал Петр. — Никогда в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь — капитан, рулевой, юнга или народ на пристани — говорил так странно». Так он думал, ибо таков он был.
Была ночь. Все спали, только на палубе слышались шаги сторожевой собаки. Петр тоже задремал, мышцы его расслабились, сделались мягкими и податливыми. Казалось, все его тело стало свободным и легким, а вместе с телом освободилась и душа, и все его мысли растворились в голубом тумане сна. Он потерял сознание.
Внезапно он ощутил легкое прикосновение, как слабый электрический разряд. Петр с трудом сел в своей корабельной люльке, огляделся и увидел склонившуюся над ним фигуру Безумного Августа. «Пойдем со мной!» — сказал он. Петр приподнялся и потянулся. «Пошли скорей!» — подгонял его голос Августа. Петр молча встал, хотя под одеялом ему было тепло, а снаружи холодно.
Он безмолвно следовал за Августом. Они спустились в трюм. Август зажег свечу. Свет от фитиля еле освещал тьму, гнездившуюся в щелях и углах. Они подошли к маленькой каюте. Безумный Август вошел туда, Петр за ним. Ключ звякнул в замке и исчез в кармане Августа. Он поставил свечку перед собой, сел на бочку с порохом и обхватил голову руками. Петр сел на корточки, ему было холодно. Август поднял голову. Его выразительное лицо засияло в свете свечи, маленькие огоньки заплясали в глазах. Время шло. Мелкие комары кружили вокруг пламени. Август заговорил. Его голос нарушил гробовую тишину.
«Жизнь. Что такое жизнь? Она как пламя этой свечи, которым глупые комары обжигают свои крылья».
Опять наступила тишина, нарушаемая лишь треском фитиля. «Бедные комары... Почему они с таким упорством роятся вокруг этого пламени? — Пауза. Август медленно рассуждал сам с собой, как бы раздумывая. — Инстинкт... Стремление к независимости и... неизвестность». Он опять обхватил голову руками и процедил сквозь зубы: «Они летают, привлеченные пламенем, пока оно не сожжет их и они не упадут на землю, мертвые. Дураки! Дураки? Инстинкт слишком силен, а неизвестность слишком притягательна, они не могут с этим совладать. Бедные насекомые!»
Они сидели в тишине. Петр недоумевал — зачем он сидит здесь, вместо того, чтобы спокойно спать в своей каюте.
«Подумай о жизни, мой мальчик, — сказал Август. — Гляди: она как это пламя. Ты видишь? Ты понимаешь? По привычке мы кружимся вокруг него и должны умереть. Мы хотим самоутвердиться и ради этого готовы пожертвовать всем!»
Он протянул руку и загасил свечу. Темнота заполнила комнату. Было слышно, как улетают комары, не привлекаемые больше пламенем. Какое-то время они пищали, но вскоре писк прекратился, должно быть, вылетели в какую-то щель.
«Видел? Видел?! — прозвучал в темноте голос Августа. — Теперь ты все понял, парень?» — спросил он опять и открыл крышку пороховой бочки.
«Еще по одной, Фламмарион,» — донесся откуда-то издалека голос капитана. Он играл в карты.
«Освобождение...» — прошептал Август, поднял руку и бросил горящую спичку в бочку с порохом.
Помещение озарилось ужасающе ярким светом, и в пламени взрыва Петр увидел блеск Великого Сплава.
12 сентября 1943 года.

Рубрики «Ведема»

Походы по Терезину.
Как видите, мы вводим новую рубрику. О Терезине. Вы наверняка думаете, что знаете Терезин как свои пять пальцев. Я докажу, что вы ошибаетесь.
Гинц

Пункт борьбы со вшами

Как-то раз, когда мне нечего было делать, я отправился в поход с провожатым. Мы бесцельно месили грязь на окраине Терезина, как вдруг увидели открытые ворота: пункт по борьбе со вшами. Нам стало любопытно, и мы зашли внутрь. Первое, что мы увидели: несколько рабочих загружают в газовую камеру вшивые матрацы. За объяснением мы обратились к доктору Анчерлю, и он рассказал нам, что тут происходит.
— Вот тут матрацы грузят, а потом отправляют в газовую камеру, — сказал он. Мы увидели, что одна из камер открыта, а другая закрыта. Первую как раз загружали, а во второй матрацы дезинфицировались с помощью вентокса.
— Матрацы, — продолжал д-р Анчерль, — оставляют в камере на пять часов при температуре 20 градусов Цельсия, или на 12 часов при температуре 5 градусов. Для поддержания температуры вот здесь стоят печи, которые отапливаются снаружи. Объем камер от 50 до 80 куб. м. Газ поступает через специальные отверстия в дверце. Печи тщательно загерметизированы, чтобы избежать утечки газа.
— А для чего вот это помещение?
— Здесь мы держим зараженные матрацы. Не советую вам туда идти.
— А что за здание позади?
— Это котельная. Там сооружается местная система центрального отопления.
Поскольку меня всегда интересуют технические подробности, я поблагодарил доктора Анчерля, и мы с моим спутником пошли в котельную. В конторе мы нашли г-на инженера Поргеса и попросили его провести нас по зданию и все показать. Мы и тут не получили отказа. Он привел нас в соседнюю комнату.
— Это бойлерная, — сказал он. — Здесь мы устанавливаем котлы, редукционные клапаны и оборудование для обессоливания воды. К оборудованию, что позади вас, будут присоединены дутьевые вентиляторы, ускоряющие сгорание топлива. В качестве топлива используется угольная пыль, так что отопление нам обойдется дешево. Из котла будут выходить три трубы, надежно изолированные кремниевыми блоками. Одна будет идти к кухне Магдебургских казарм, ее там сейчас устраивают. Вторая пойдет в соседнее здание, где скоро будет построена современная система дезинфекции, и к баням, тоже почти законченным. А третья пойдет в Кавалерские казармы.
— Все устройства приходится изготовлять самому, — гордо заявил г-н Поргес. — Нередко моя помощь требуется и в строительстве. Все должно быть готово к 1 марта, и надеюсь, так оно и будет.
Мы поблагодарили инженера и, успешно форсировав озеро грязи перед зданием, возвратились домой.
-нц (Петр Гинц), 1943 г.

Слепой скульптор Бертольд Орднер

Комната в недрах Кавалерских казарм. Вонь отхожих мест, тусклое освещение, грязь физическая и душевная... Единственная забота — наесться, выспаться и…? Что еще? Интеллектуальная жизнь? Может ли в этих каменных норах существовать что-либо помимо чисто животного инстинкта удовлетворения телесных нужд? Оказывается — может! Семя творческой мысли не погибнет ни в дерьме, ни в болоте. Оно и там пустит свои ростки, расцветет всеми цветами и засверкает как звезда на темном небосводе.
Примером этому служит слепой скульптор Бертольд Орднер. Как-то раз мы с Иржиком Шубертом отправились к нему, поскольку я хотел написать о нем для нашего журнала. Мы представились, и я попросил его рассказать о себе. К сожалению, говорил он по-немецки, так что понимал я его с трудом.
«С самого детства я был очень внимателен ко всему, что происходит у меня перед глазами. Когда я ослеп, мне пришлось бросить рисование — я не видел и не мог потрогать то, что рисую. Иными словами, мне не хватало третьего измерения. И вот я занялся проволокой». С этими словами он достал с полки замечательного павлина, сделанного из тонкой медной проволоки. Я не мог наглядеться на красоту линий и изящество работы. Глазки на хвосте павлина были сделаны из куска проволоки, загнутой в спираль.
— Как вы работаете? — спросил я.
— Сперва я делаю каркас, затем выгибаю из тонкой проволоки детали, формы и т.п.
— Как вы умудряетесь так точно передать формы предметов, которые вы изображаете, — ведь вы их не видели двадцать пять лет?
— Только благодаря памяти. Я вспоминаю предметы, которые видел в молодости, и теперь, десятилетия спустя, изображаю их так, как запомнил тогда. Этот метод похож на метод экспрессионистов. Поглядите на дом, а затем изобразите его, пользуясь контурами и формой. Цвета имеют второстепенное значение. Так я и поступаю, разве что интервал между наблюдением модели и ее воспроизведением слишком велик. Двадцать пять лет! Так много изменилось за это время! Я выставлял свои работы в Америке, Франции, Великобритании, Германии, Испании, Швеции и других странах. Музеи боролись за мои произведения. И вот здесь в Терезине страдаю от голода и оттого, что не хватает проволоки для работы.
— Вам все еще мешает слепота? — спросил я его.
— Когда я мыслю творчески, я совсем не страдаю от слепоты. В такие мгновения душа улетает из всей этой грязи далеко-далеко. Это — счастливейшие минуты.
Я смотрел на него с восхищением. Но тут Иржик-Джокер взглянул на часы и с ужасом обнаружил, что уже восемь. Мы быстро распрощались со слепым художником (он пообещал в скором времени нас навестить) и поспешили прочь. После спертой атмосферы Кавалерских казарм мы с удовольствием вдыхали свежий воздух и скоро благополучно добрались до нашего дома.
-нц (Петр Гинц)

Заметка в следующем номере журнала. Благодаря Иржику-Джокеру слепой художник, господин Бертольд Орднер, посетил нас в субботу 3-го числа этого месяца. Он принес показать нам несколько своих произведений. Этот человек, потерявший зрение двадцать пять лет назад, не может не вызвать восхищения — он не только помнит формы животных и людей, но еще и способен досконально воспроизвести их с помощью проволоки. Его лекцию посетили мальчики из других домов и даже их родители. Г-н Орднер говорил по-немецки, но все поняли, так как он говорил медленно и внятно.
Он обещал при первой возможности прийти снова и показать, как делать маленькие фигурки из проволоки. Его лекция была, без сомнения, одной из лучших и самой интересной из всех, когда-либо прочитанных в «Единичке».
Дуродка Махачек (Леош Мароды)
(??Подпись под рисунком): Бертольд Орднер, слепой художник из Австрии. Проволочные фигурки: «Знаменосец», «Лошадь», «Слон» и фотография художника — Довоенные снимки, «Ведем», с. 102 — 103, ПТ.

С 1943 года в «Ведеме» появилась новая рубрика, освещающая культурные события - спектакли, концерты и лекции.

Культурное обозрение
На прошлой неделе началась блестящая лекционная программа. Были прочитаны лекции: Либштейн — о телевидении, Гинц — о буддизме, Бено Кауфман — об индуизме. Ценность их состоит и в том, что они прекрасно дополняют наш журнал. Одного журнала для полноценной культурной жизни недостаточно. Большие по размеру статьи, сколь бы интересными они ни были, в журнал не принимаются: нет места. Ценность лекций подтверждается не только интересом слушателей, но и все возрастающим числом лекторов, которые готовят для нас превосходные доклады: Мюльштейн — о Моцарте, Кан — о старочешском, Вайль — об истории шахмат, Рот — о Сервантесе, Котоуч — о криминалистике. Одного нам недостает — лекций взрослых. Поскольку никто из нас не обладает серьезными знаниями в области политики и идеологии. Надеюсь, что и эта брешь будет вскоре заполнена.
Петр Гинц, «Ведем», № 9, 4 — 15 ян¬варя 1943 г.

На прошлой неделе были прочитаны два доклада: Гануш Вайль — об истории шахмат, и Пепек Тауссиг с Норой Фридом — о Гоголе. Первая лекция была очень хорошо подготовлена, Вайлик прочел ее без запинки, фактически наизусть. Боюсь, что она не отличалась особой оригинальностью. Роль докладчика все же не ограничивается извержением на слушателя книжных текстов, прочитанных во время подготовки. Лектор должен собрать материал и, подобно пчеле, превращающей цветочный нектар в мед, выбрать из прочитанного наиболее существенное, переварить это и рассказать своими словами.
Вторая лекция была одной из лучших, когда-либо прочитанных в «Единичке». И все-таки я позволю себе покритиковать Пепека. Наверняка вы обратили внимание на то, как Пепек с помощью шутки выкручивался из любого положения. Шутки и анекдоты, которые сыплются из него как из рога изобилия, напоминают подарочные кульки с этикеткой: «Желаем Вам всего самого наилучшего»... Стоило Пепеку оказаться в тупике, он тут же доставал из рукава одну из своих шуток.
Лекция его была очень информативной; он рассказал не только о самом Гоголе, но и об эпохе, которая его формировала. Нору я немного покритиковал бы за переигрывание во время чтения отрывков. Не помешало бы поумерить жестикуляцию. Но финал лекции вышел сильным, полным страсти... В целом доклад был удачным.
Мы возлагаем большие надежды на цикл лекций о русской литературе.
— нц (Петр Гинц)

Один из нас
Один из нас — Барон Вральман, он же Рамзес, Жирок, Коминяш… Он милый толстяк. Носит черные брюки, которые доходят ему аж до шеи. На лбу светлый чубчик. Он потрясающе информирован о военном положении, точно знает, что сказали недавно значительные лица и сколько людей сбежало из Терезина, короче, всезнайка.
Прекрасно умеет рассказывать истории из своего детства, например, как он увидел машину, которая сначала ехала, потом прыгала по лестнице и — бултых в воду! Машина доплыла до другого берега Влтавы, проехала Летну и, взмахнув величественно крыльями, взмыла в небо и полетела в сторону Дейвиц. Таких правдивых историй у него наберется не меньше сотни.
Петр Гинц

[oxi]

Дорогая Лена!
С наступающим Новым годом! Пусть у вас все сложится наилучшим образом!

На этом семинаре мне не хватало полного погружения в задания. Голова была занята другими мыслями, а все время съедала работа. Сейчас вижу, что было много негативного во мне, часто на бумагу лезли какие-то чудовища, я их не выкладывала. Простите, если что не так.
Надеюсь, что будет еще время наверстать упущенное.
Большое вам спасибо, Лена!!!