Елена Макарова. Инна Лиснянская. Письма и стихи
12 марта 2014
Елена Макарова: Инна Лиснянская умерла сегодня ночью, 12 марта 2014 года, в Хайфе.
Диптих
1.
Буйно желтеет сурепка, белеет ромашка, —
Слёзная горло моё сжимает петля.
Ежели к телу ближе своя рубашка,
Значит, к душе ближе своя земля.
Значит, прощай фиолетовое цветенье
Персика, смоквы оранжевый цвет,
Я отлетаю в землю свою в воскресенье,
Где в эту пору ещё и подснежника нет.
Солнце однако цветёт и исходит ручьями
Мартовский снег, и рвётся времени ткань.
Так и душа моя будет рваться ночами,
Видя во сне, как дочь поливает герань.
2.
Жирные листья нежили
Глаз на весеннем пиру.
Я возвращусь сюда, ежели
До осени не помру.
Слух мой увядший тешили
Птицы, качая листву.
Я возвращусь сюда, ежели
До осени доживу.
Сюда, где ангелы спешились
Над синею солью вод,
Душа возвратится, ежели
Телу не повезёт.
2004
***
13 марта 2014
Елена Макарова:"Этот фильм мы снимали в 2002 году с Фимой Кучуком."
ИМЕНА from LenFim Studio on Vimeo.
ДОЧЕРИ
Казалось бы, и нечего сказать
Пред очевидностью простого факта,
Что я, твоя нелепейшая мать,
Скончалась то ли так, то ль от инфаркта.
- Не надо плакать! Вот что я скажу:
Не я в гробу нарядная лежу
В платочке с розочками рококо,
А лишь пустая глина, но когда-то
Её сосочек, до крови намятый,
Вливал в тебя скупое молоко.
Все мерки жизни и координаты
Смерть изменяет быстро и легко:
Теперь ты от меня настолько близко,
Насколько от тебя я далеко.
Теперь с пути мне сбиться нету риска,
Теперь в той самой я непустоте,
Какую жизнь считала пустотою.
Не те здесь массы, скорости не те
И даже сон не тот, что в простоте
Жизнь относила к вечному покою.
Теперь отпала надобность в очках,
Отсюда вижу все твои веснушки -
Темней на скулах, золотей в зрачках,
И вся ты - свет от пят и до макушки.
Не надо плакать! Холмик на опушке
Кладбищенской не есть последний дом,
Где забываются последним сном, -
То наших встреч таинственных площадка
И нежным незабудкам благодать.
Загадка - жизнь, а смерть - её разгадка.
О как мне эти слёзы видеть сладко!
Поплачь ещё, хоть я плохая мать
По всем параметрам миропорядка.
Нет, слуха твоего не оскорблю
Тем оправданьем, что с пути я сбилась, -
Всё это ложь. Я так тебя люблю,
Как дочерям заласканным не снилось.
1983
***
14 марта 2014
Инна Лиснянская
НЕЧТО ВРОДЕ АВТОБИОГРАФИИ
Что есть автобиография человека, особенно если этот человек прожил шестидесятилетнюю жизнь? По установившимся понятиям - это есть та, хоть и большая, часть формальных сведений, которая не входит в паспорт из-за его малого формата. Был бы паспорт размером хотя бы с писчий лист, в него, думаю, уместилась бы любая автобиография. Если это относится к поэту, то достаточно добавить к паспортным сведениям очень немного: в каком возрасте начал писать, какие книги и когда вышли в свет.
Мне, например, заполнить стандартную биографическую анкету чрезвычайно легко:
- год рождение - 1928,
- место рождения - Баку,
- мать - Раиса Сумбатовна Адамова,
- отец - Лев Маркович Лиснянский,
- национальность - соответствующая.
На все остальные вопросы у меня почти сплошные “нет”:
- высшее образование - нет,
- была ли в комсомоле - нет,
- партийность - нет,
- семейное положение - нет,
- дети - слава Богу, могу с гордостью написать “ДА”! - есть дочь, Елена Макарова.
- судимости - нет,
- звания, заслуги, награды - нет,
- была ли за границей - нет (теперь оскоромилась, была летом 1989 по попущению судьбы в США).
И на прочие вопросы, как и на те, что я привела не в должной последовательности, также - нет. А что есть, если это биографическая анкета писателя? Семь сборников стихотворений: “Это было со мной” - Баку, 1957; “Верность” - Москва, 1958; “Не просто любовь” - Москва, 1963; “Из первых уст” - Москва, 1966; “Виноградный свет” - Москва, 1978; “Дожди и зеркала” - Париж, 1983; “Стихотворения” - Анн Арбор, 1984. Ещё - с какого года публикуюсь? - с 1948-го. Вот что означает биография или автобиография в привычном смысле.
А на самом деле биография - это судьба и характер человека. Счастливая или несчастливая у меня судьба? Трудно ответить, но, пожалуй, из как бы заполенной мною анкеты можно сделать вывод - нелепая. И это будет правильно. И я сама - тоже нелепая. Почти во всём. Левша - первая моя нелепость, с которой боролись, как могли, да не справились. Ни дома, ни в школе. Я оказывала упрямое сопротивление и победила!
Правой рукой - только крещусь. Крещена тайно от партийных родителей бабушкой и няней. Единственно, кому я подчинилась, это “кассирше”, - так я про себя назвала ту женщину, что продаёт свечи. Это моё первое и самое яркое воспоминание: мне около трёх лет. Мы с няней Клавой (прибившейся к нашей инженерно-врачебной семье во время раску-лачивания) - в церкви. Стоим на коленях. Я перекрестилась - левой. И тут ко мне подошла “кассирша”: “Девочка, это делается вот так и другой рукой”. Сама не пойму, почему я покорно послушалась. Может быть, оттого, что всё вокруг было золотистого цвета: свечи, картины (иконы), дымок от кадила, похожего на мамину шкатулку, и сам воздух. Когда я повыше подняла голову, то увидела Бога. В золотистом длинном платье он ходил и что-то говорил. И очень мне захотелось познакомиться. Но как? Дома, в огромной многонациональной коммуналке у меня уже был опыт проникновения к соседям: я приходила и спрашивала: “который час?” В церкви я поступила так же. Пройдя сквозь редкую толпу старушек (молодых не помню), я подошла и громко спросила: “Боженька, боженька, который час?” - “Я не боженька, а батюшка”.
Неужели, - подумала я, - боженька умеет врать, ведь “батюшка” - Клавино слово. Когда, например, на кухне горят котлеты, она обеими руками бьёт себя по коленям - “Ой, батюшки!” - и мчится к керосинке.
“Неправда! - сказала я священнику упрямо. - Вы не батюшка, а боженька”. Тогда он обратился к подоспевшей Клаве: “Подождите меня, служба кончается, я скоро к вам выйду. Очень мне нравится твоё дитя, хочу с ней поговорить”.
Опять потрясение: служба. На службу ходят и папа и мама, а он - не на службе, а на празднике. И всё же мы познакомились, и батюшка мне так хорошо всё объяснил, что мы подружились. Потрясло меня и то, что я - хорошее дитя. Так обо мне не могли сказать и не говорили ни дома, ни после - в школе. Всегда и всюду про меня говорили - упрямая, трудная.
Да и жизнь с моих шести лет началась трудная. Но о трудностях жизни я вспоминать не люблю. Всё тяжкое ушло в стихи, всё смешное и нелепое - осталось со мной. А смешного и нелепого было в моей жизни - хоть отбавляй, всего не перескажешь. В жизни я если и бралась за что-либо, то всегда всерьёз. (Если бы в анкете спрашивалось: “Обладаете ли чувством юмора?” - я бы также ответила - “нет”.) Всерьёз в детстве я относилась и к играм. Сколько раз мама с ужасом заставала меня жующей и глотающей пляжный песок - это я пекла пироги с помощью игрушечных песочниц и, конечно же, съедала своё “испечённое”. И мне было вкусно.
Смешно и нелепо и то, что, начав сочинять стихи с десяти лет, читать стихов не любила (только - Корнея Чуковского в более ранние годы и “Дама сдавала в багаж” Маршака). Этой нелюбви способствовало и нелепое обучение декламации в начальной школе, а в старших классах - уж совершенно смехотворное определение поэтических ценностей: образ такого-то в стихах такого-то. Живя в атмосфере даже не столичного, а провинциального невежества 30-40-х, я и Пушкина поздно начала читать. Тайком, взахлёб - читала запрещённого и кем-то подаренного мне Есенина. Из-за долгого нечтения поэзии я и считаю себя стихотворцем позднего развития. (Назвать же себя Поэтом - всё равно, что сказать о себе: “Я - красавица”.) Если в моих стихах и есть хоть какое-нибудь музыкальное начало, то оно - от моей матери. Она училась одновременно и на инженера, и в консерватории - пению. В доме по вечерам над фортепиано жил чудный мамин голос. Но чего только не заглушила страшная нелепость тридцатых годов! Вот и мама тогда сорвала голос, хотя и сейчас по телефону она звонко и весело разговаривает со мной, - жизнелюбия не утратила. От моего отца я могла унаследовать его беспредельную доброту к людям, но такая доброта - ещё более редкое свойство, чем дивный голос. И этого отцовского качества я, увы, не унаследовала, - иначе бы мои стихи были всецело обращены к внешнему миру, были бы куда светлее.
Если спросите, почему у меня нет высшего образования, то я отвечу: ещё в школе студенты казались мне некими высшими существами, до которых мне - как до звёзд. И после десятилетки, когда мои школьные друзья втайне от меня послали мои стихи в Литературный институт им. Горького, и пришло мне приглашение приехать, я очень обрадовалась, решила, что принята без экзаменов. Но, прибыв в Москву и придя в Литин-ститут, я узнала, что допущена по конкурсу к экзаменам. И страшно испугалась: нет, экзамены на студента я не выдержу. И как меня ни уговаривал Николай Тихонов, что эти экзамены, в сущности, - чистая формальность, что главное - понравились стихи, я едва сданные документы тут же забрала. “Ну что вы за нелепая!” - угадал Тихонов. В конце концов приехавший в Баку на какое-то торжество Павел Антокольский поинтересо-вался, почему я не учусь в бакинском университете. И уговорил ректора принять меня без экзаменов. И я пошла. Но тут вскоре у меня родилась дочь. Я же умею заниматься только одним делом на любом этапе жизни. И я занялась материнством, а не латынью. И счастлива до сих пор, такая у меня выросла замечательная дочь: и прозаик, и художник-педагог, и добрый человек, - вот кто пошёл добротой в погибшего на войне моего отца.
Но и материнством я занималась недолго, всего пять лет, отдавая большую часть времени и души другим своим новорожденным - стихам, они были так беспомощны! Опять же, один из моих друзей послал эти стихи, ещё беспомощные в смысле формы и отсутствия истинной поэтической школы, в “Новый мир”. Однако что-то в них привлекло Твардовского, и меня начали публиковать. Напечатала меня и “Юность”. В 1957 году меня приняли в Союз писателей, в 1961 году я переехала в Москву. До книги “Из первых уст” всё - плохо. Плохо по моей вине. А книга “Из первых уст” плоха уже по вине издательства “Советский писатель”. Снова - нелепость: Борис Соловьёв, отлично и почти наизусть знавший русскую поэзию, был отцензурный человек. И как главный куратор поэзии в издательстве, сказал мне с весёлым цинизмом: “Эти - хорошие, но чересчур опасные, - не пойдут. Я знаю, что вы пишете много и у вас много и плохих стихов, вот и принесите мне”. Почему я, упрямица, не воспротивилась и не забрала рукопись? Стыдно и сказать - из-за денег! Дочь - в больнице, а я - только из больницы. Не устояла, каюсь, - и вышла четвёртая плохая книга.
Шестидесятые годы были во всех отношениях моими переломными годами. Судьба оказалась благосклонна ко мне, ия - нелепая - в 1967 году встретилась с Семёном Липкиным, с которым и сеёчас - под одной крышей. Липкин очень многому и быстро научил меня: порядку в стихах, где, скажем, две строки хороши, а одна присобачена не в угоду смыслу, а рифме. И ещё - не растекатьбся по древу, писать об одном. Так упорядочилось моё стихотворчество и совершенно распорядочилась внешняя моя литературная жизнь. Печатать перестали. Вышла из печати только ободранная и общипанная многоступенчатой редактурой книжка “Виноградный свет” (1978).
И опять - десятилетний перерыв.
Период, связанный со скандалом вокруг “МетрОполя” и моим выходом из СП вместе с Аксёновым и Липкиным, конечно же, был нелёгок и полон разных видов преследования - от запрета на профессию до хулиган-ских нападок на улице, телефонных угроз, разбоя в моей квартире в наше отсутствие, вызовов меня “куда надо” и прочего. Однако какая это изоляция по сравнению с тем, что творили в Горьком с Андреем Дмитриевичем Сахаровым или с Ириной Ратушинской, поэтессой, отбывавшей тогда срок в потьменском лагере (сейчас она в Америке)!.. Несмотря на всяческие трудности, я лично этот период моей жизни считаю благословенным. Внутренне я чувствовала себя свободной, как никогда. Да и разрушенная связь с издательствами прибавляла к этой свободе свободное от переводческой работы время. Очень много писалось, а это для меня наивысшее наслаждение. Разочарование приходит потом, а пока пишется - пусть ты самого наискромнейшего, самого зыбкого представления о себе пепер образцами русской поэзии, - ты об этом не думаешь и веришь в себя. Мания письма, т.е. графомания, - одна из сильнейших на свете маний. Об этом и Толстой говорил. Смешно сказать, но я даже благодарна тем, кто не давал мне житья. Могу рассказать такой случай. Мы с Липкиным в июне 84-го года устроились в пансионате “Отдых” в Рузском районе. В конце июня меня по телефону из Москвы уведомила соседка, бравшая тогда для нас почту, что мне пришла повестка. А на другой день наш общий с Липкиным друг Галина Балтер, живущая на даче в деревне Вертушино, рядом с Домом творчества в Малеевке, сообщила нам, что к ней приезжали на чёрной “Волге” и искали меня (видимо, знали, что зимой мы у нее на даче жили недельки три). Тут Семён Израилевич за меня испугался: “Дело, видно, серьёзное, если за сто километров искать тебя приехали, может быть, стоит явиться?” Я отвечала, что ни в коем случае спешить мне не стоит, тем более если действительно дело моё - швах. Очень хочется подольше в этой красоте поблаженствовать. И мне удалось уговорить директора пансионата продлить нам путёвки до сентября. Поспособствовало его великодушию и то обстоятельство, что незадолго до разговора с директором нас навестила Ах-мадулина, чей поэтический певческий дар меня всегда пленяет и завораживает. Весь пансионат был её приездом к двум безвестным пенсионерам приятно взбудоражен. А я-то ещё недоумевала, когда Белла говорила мне, да и писала, что тревожится о нашей сохранности и хочет всё время держать нас под своим крылом (это при том, что всегда была абсолютно равнодушна к моим стихам).
Поскольку я обычно избываю стихами всё тяжкое, меня посетила муза, и начав со стихотворения “Повестка”, я написала большой цикл стихотворений. А “Повестку” переписываю, чтобы было понятно, как счаст-лива я была до середины сентября:
И вот теперь, когда я восстановлена в Союзе писателей, и меня пу-бликует периодика, и запланирована моя книга в “Советском писателе”, я не очень-то счастлива. Мысли о публикации, об откликах или неоткликах на них, нервность по поводу книжки, которая выйдет малым объёмом и тиражом, вся эта недостойная стихотворца душевная суетность не даёт мне того необходимого внутреннего равновесия, которое было в годы моего “отщепенства”. И значит, пишется реже.
Но, может быть, это не главная причина? Главная, наверное, - сегодняшняя сверхтревожная жизнь. Тогда я знала: я - пария, и со мной могут сделать что захотят. Ну и что с того? Это - ничто по сравнению с тревогой нынешней, глобальной, всенародной.
А смешное и нелепое всё равно в большом количестве как пребывало, так и пребывает в моей жизни. Например, в период так называемого застоя я обожала смотреть фильмы, в которых всё было прекрасно. Я сидела перед телевизором и радовалась хорошей жизни, счастливым концам кинолент. Это я, забывшись, как в детстве, жевала и проглатывала пироги из песка.
29 октября 1989 г.
Елена Макарова: Из маминого письма: в день переезда в Переделкинский дом на Довженко, 6а
18 декабря 1999
Доченька моя! Вчера мы переехали. Всё было бы прекрасно, если б не решетки на окнах. Я сегодня днем читала твое попурри из моих писем «За границей окна». Признаюсь, что только сейчас поняла, какую титаническую работу ты проделала, выловив из тысяч страниц моих писем нечто существенное. Когда я всмотрелась во внешний мир через решетку, мне стало сильно не по себе. Тут-то я вспомнила о твоей работе, которую, понятно, завезла сюда. Я тебе в письме писала, что главное наслаждение моей жизни - окно. И никто не хочет понять, что мне необходимо хотя бы в моей комнате снять решетки. Оказывается, если снимешь хоть в одной комнате, весь дом беззащитен от возможных воров или бандитов. Все здравомыслящие, а их большинство, -за решетки. Одна я против. Ты же знаешь, какое значение в жизни моей - окно, тем более на березы и ели! Зима выдалась на редкость скользкая, не дорога, а лебединое озеро. Именно за городом. Никто такой скользкоты не может припомнить. Семен выходил дважды постоять на крыльце, - и то хорошо. Я простужена и не вылажу. 3 недели ежедневно я ездила по лебединому озеру из города и обратно. Отдыхаю и обдумываю, как освободиться от решеток. ...
***
20 марта 2014
Елена Макарова:Сегодня девять дней. Нашла себе утешение в мамином декабрьском письме 2003-го года.
"... Мы с тобой все равно счастливые и сильные, а вовсе не неудачницы. Это те неудачники, кто не оправдывает наших надежд и восторгов. Дорогая моя, милая, очень трудно быть сильными, иногда так хочется расслабиться, пусть – кто-то тебя пожалеет. Но так почти не бывает и снова день изо дня надо напрягать всю душевную мускулатуру, да и все телесные мышцы, чтобы достойно жить. И ты живешь достойно. Не клянчишь, не заискиваешь, не напрашиваешься. Это чудное, хотя и нелегкое течение жизни".
***
21 марта 2014
3.Х1 – 1993
Доченька, продолжаю свой дневник-календарь. Оказалось, что и здесь найдется время что-нибудь чирикнуть. Я – то себя уже подготовила к тому, что до весеннего Переделкина буду молчать. Но вот написалось коротенькое стихотворение утром, а сейчас уже половина двенадцатого дня.
В несчастных я себя не числю.
Мне по сердцу моё житьё
В дремучей пропасти меж мыслью
И воплощением её.
Не это ль русская повадка –
Себя блаженно истязать,
Смеяться горько, плакать сладко
И на соломинке плясать.
Оно мне покамест нравится, а как тебе?
Кстати, ты в прошлый раз мне сделала замечание насчет "погожих" (дней). Ты почуяла что-то неладное в самой строке "Сияющих сильнее дней погожих." Но не совсем туда попала. Погожий день" – это от "погоды", т.е. – от ясной, хорошей погоды. Но вот слово "сияющих" по отношению к "прохожим", - не точно, раз человек сияет, значит все в порядке – счастлив. Но выше я говорила: "Влюблено вглядываясь в разные эпохи / Мерцающих, как циферблаты, лиц". Разве все эпохи счастливые, погожие – нет! Далеко не все. Но светятся, ибо "циферблаты"- все. Значит, я исправила: "Светящихся сильнее дней погожих". Ты учуяла нелогичность строки, но не до конца разобралась, однако, по следу меня поправила. Спасибо за твое небеспристрастное чтение, ты меня любишь. Но будь построже, я тебе буду нет-нет вписывать стихи в письма.
12.12.1993
Доброе утро, моя ласточка! Еще раз перечитывала твои письма, спасибо тебе! Но, доченька моя, можешь не писать мне в ответ так много. Можно, почти телеграфно в письме мне передавать, как ты, как Сережа (бедняга сидит за скучной работой), как Федя и Маничка? Какие дела, что стронулось, а что застопорилось. Ведь тебе приходится отрываться от работы, как ты мне пишешь, не только на хозяйство, звонки, прочие дела, но и на письма. Я же ручкой вожу (уже второй карандаш кончается) только пиша тебе письма. Более – ничего. У меня не получается вдруг. Мне нужна для художественной атмосферы...... впрочем, я тебе об этом писала. А из стихотворения, которое ты мне переписала, думаю, что тебе нравится только одна первая строфа. М.б. её только и оставить?
***
22 марта 2014
3.1.2007
Инна Лиснянская (из дневника) Вообще-то жизнь у меня после ухода Сёмы странная, поделилась на два пространства – на Подмосковье и Иерусалим. Но во снах, которые мне снятся третьи сутки, я уже во второй половине бытия, т.е. – в смерти. И так странно: мне снятся всякие письменные вести из жизни, как будто она и есть инобытиё. Словно бы всё моё существование поменяло место, зеркально отражающее жизнь. Но это уже не жизнь, а смерть. Это я понимаю не только после сна, но и во время его. Вторая реальность поменялась местами с первой, и мне до слёз жаль тех несчастных жителей гетто, которые мне посылают письма из жизни. Просыпаюсь – подушка влажная. И впрямь плакала во сне. Не пойму, к чему этот новый сериал снов ( у меня же сны многосерийны). То ли пора мне на тот свет, то ли в конце прошлого года начиталась Борхеса. Особенно меня поразили его рассуждения о вечности, рассуждения со многими ссылками на философов, начиная с Платона. А по мне сейчас каждая минута – вечность. Видимо, я слишком стара, чтобы жить на два дома или вообще жить. А на улице солнце и довольно тепло. Понимаю, что надо выйти на прогулку, но как вспомню, что буду двигаться с безумной одышкой, открыв рот и тараща глаза, не хочется собираться на улицу. Но Лена меня все равно погонит. Но вот когда подъем я одолею и выйду на зеленую аллею, то буду радоваться скамейке, солнцу над собой и куполу монастыря, лишь опустишь глаза, и всей зимней зелени. За несколько дней до Нового года однажды выпал кратковременный снег. День – и от него не осталось и следа. Но нет, следы еще день продержались, мы выходили с Леночкой погулять, и было странно видеть на зеленых кустах лаванды и розмарина белые пятна снега.
4.2.2007.
Инна Лиснянская (из дневника): Вся жизнь моя происходит сейчас во снах. Интерьер почти всегда один и тот же – общежитие, больница, гостиница, дом творчества. Никогда не снится дом или квартира. Всё – общее и всё в близком соседстве. Главный герой – Сёма, он почти всегда болен, и я как могу, отталкиваю от него смерть. Остальные герои часто меняются – кроме Леночки, в основном женщины-соседки по номерам, палатам, комнатам д.т. Все эти места как-то неразрывно связаны между собой и представляют нечто общее в обстановке жизни. А иногда мне снится и какой-нибудь необычный предмет, совмещающий в себе три предмета. Так позавчера приснилось нечто, привезённое на какое-то всемирное сборище, - новая модель оружия похожая сразу на детскую коляску, автомобиль и ракету ярко жёлтого цвета. На этом международном мероприятии с трибуны кричал сильно взлохмоченный внешне и внутренне человек: Хватит нам, русским, ваших Бетховенов и Кантов. У нас свои есть. А то заполонили собой весь мир и весь рынок, бизнесмены, миллиардеры, всюду они в бесконечном количестве! Кричал он о Бетховенах и Кантах, но было очевидно, что речь шла о евреях. Вот такой сон.
Елена Макарова: Из маминого письма 12 марта 2004 года
Разум мой дремлет, да око мое не спит,
В полном безумье оно озирает места
Дольнего мира, где в дальнем углу манускрипт
Пишет безумец другой: Из Египта бежит
Мир до сих пор, на бегу распиная Христа.
12 марта 2004
Когда не только над тобой
И под тобою облака,
Иерихонскою трубой
Гром слышится издалека,
Овечьей топчутся гурьбой
Среброкурчавые века.
Но где костер и где пастух
И отпущения козел,
Где шлем земли и где подол?
Ах, как захватывает дух!
А ливень вспыхнул и прошел
Как одуванчиковый пух.
12 марта 2004
***
24 марта 2014
Инна Лиснянская
******
Я возвращусь, хоть меня никто и не ждёт,
Я возвращусь, хотя никому не нужна.
Возле порога густая герань цветет,
А за порогом морская шипит волна.
Я возвращаюсь туда, где в детстве жила,
Где изразцами украшена в доме печь.
Видишь, троятся туманные зеркала,
Злые свидетели наших недетских встреч.
Видишь, троятся, и я в них трижды двоюсь
И потерять тебя в их глубине боюсь.
3 апреля 2012
******
На какой глубине затонула моя мечта?
Так легко лишь улыбка и шлюпка умеют тонуть.
На какой глубине потеряла я те места,
Где сошлись человечья дорога и рыбий путь?
Вижу я Галилею и тридцать круглых хлебов,
Вижу я Галилею и тридцать рыбачьих шхун.
Почему-то любая дорога стара как любовь,
А улов, как соблазн, греховен и вечно юн.
3 апреля 2012
******
Половину дороги раздумывала о пути,
Половину вторую я думаю об остановке.
Хорошо бы мне в виде бытовки сарайчик найти
И хранить в нем мангал и прищепки, щипцы и веревки.
Половина меня пусть бы в стирку ушло, половина в ремонт.
Невозможно в себе содержать сразу три половины.
Средиземный ковчег вместо дома, языческий Понт
И античного Рима руины…
3 апреля 2012
Из маминого письма 15.2.2007: "Спасибо за добрый отзыв на мои стихи. Конечно, так много написано за короткий срок, что слабые стихи неминуемы. А сильные в малом количестве, что нормально. Когда я понимаю, что так много слабого, вспоминаю Блока. Он писал потоками, циклами, когда слабые стихи неизбежны, как неизбежны горы с ущельями, подножьями, но ведь у гор есть и вершины! Таким примером я себя успокаиваю. Противоположную Блоку поэтику представляет Мандельштам, у которого – сплошь вершины и никаких пропастей. Пожалуй, еще у Ахматовой так. А вот у Цветаевой – Блоковская кардиограмма, как мне кажется. Взлёты и падения. Но какие взлёты! При том, что она работала над стихами, не покладая рук, а Блок их просто выдыхал. Результат же почти одинаков. Ну я тут неуместно занялась размышлениями о поэтических «пейзажах». А возможно, - и уместно. В моём возрасте только дурак не задумается о своёй далекости или близости к истинным образцам".
***
26 марта 2014
Пастернак иногда приходил звонить — у него на даче не было телефона, и, видимо, Корней Иванович ему по дороге рассказал, кто я и что я, — а он меня всем представлял и просил, чтобы я стихи читала. Тогда я прочла, по-моему, три или четыре стихотворения, одно из них — «Эпоха». Пастернак сказал: «Откуда в еврейско-армянской крови, взращенной на азербайджанской почве, такая русская музыка, откуда?»
Инна Лиснянская ( из интервью)
***
Ты обо мне не думай плохо,
Моя жестокая эпоха.
Я от тебя приму твой голод,
Из-за тебя останусь голой...
На все иду.
На все согласна.
Я все отмерю полной мерой.
Но только ты верни мне ясность
И трижды отнятую веру.
Я так немного запросила
За жизнь свою -
Лишь откровенность.
А ты молчишь - глаза скосила,
Всевидящая современность.
Молчишь ты. На краю отвесном
Тебе доподлинно известно,
Что даже если все изымешь,-
И хлеб и голос, даже имя,
Я поделюсь остатком вдоха
С тобой, жестокая эпоха.
Инна Лиснянская
1952 год
***
27 марта 2014
Инна Лиснянская
25 Августа 1998 г.
Добрый день, моя доченька! А день выдался серый, сырой, для меня – отличный! Вчерашней поездкой я вполне заслужила безлюдный комнатный день. Да и, слава Богу, растерянность Семена я не совсем правильно расценила вчера, - он просто два дня писал одно стихотворение. Только сейчас, перед обедом, написал его, как он объяснил, за одну минуту. Стихотворение прекрасное! Семен мне всегда говорил, что любое свое стих. видит сразу целиком и, видя его, обдумывает и так и сяк, а потом записывает, вот именно, не пишет, а записывает. Редко уже написанное он правит, разве что, когда принимает мои замечания. Сегодня впервые он мне ясно нарисовал технику своего стихописанья. Оказывается, он видит все стихотворение не в символическом смысле, т.е. – его мысль, ритм, приблизительное количество строф, начало и конец, как я думала. Нет, Семен видит его уже написанным своим почерком, а дальше, внутри него углубляет, уточняет смысл и все цветовые и звуковые нюансы, говоря его словами: каждое слово обсасывает. На днях и Кублановский мне сказал, что он видит прямо цикл своих шестистрочных стихотворных пиес. Неужели точно так же, как Семен, видит? Пораcпрошу при встрече. Мне крайне это интересно. Со мной ничего подобного никогда не случалось. Все идет от одной строки, слова, гаммы, ноты. Крайне редко – от цветовой вспышки. Бывает, что стих вспыхивает от двух неожиданно пришедших рифм, хотя сами рифмы могу быть далеко не неожиданными, а пишется и в самом деле, как в бреду. У нас с Семеном и при обсуждении стихов получалось, как в жизни. Беру на веру то, что он говорит. А Семен опирается только на свой опыт, на свое – во всем. … Например, когда я ему втолковывала, что во время отравления мозга, в больнице, я потеряла память на все прочитанное, и в живых осталась память только на события, он мне не верил: так не бывает! Теперь же, забывая по старости то чье-то имя, то слово, то какое-нибудь недавнее событие, он уже мне верит и говорит: так бывает! Поэтому, как он пишет, я понимала, пусть и не детально, да и верила на слово. А он – никогда. Бывало, прочту ему только что написанное, застигнутая при окончательной отделке в тетради, он раздражается, услышав не точный, к примеру, эпитет. Я тут же, поскольку музыка во мне все еще продолжается, вслух произношу замену. Семен начинает распаляться еще больше, не желая и вслушаться в эпитет-заменитель: ищи не по размеру, исходи из мысли! А я и не подгоняю мысль под размер, музыка сама вмешивается в свой же пробел и заполняет его единственным, необходимым ей смыслом. Все происходит быстро, как при импровизации, но вряд ли и кто-нибудь другой на месте Семена это понял бы. Но я-то, как мне кажется, способ его стихотворчества понимаю, наверное, потому что верю. Я думаю: если веришь, то и лучше поймешь. Дерзаю думать,- это относится и к нашей вере в Бога. Избави бог, я не хочу сказать, что Семен не верует истинно. Все дело в том, что он, веруя в Создателя, рассматривая себя как Его подобье, все подобья отождествляет с собой. Кстати, в этом отождествлении сила Семена как эпика. Сама понимаешь, о чем я говорю, не буду своими вариациями на тему уж слишком въедаться в твой слух. Я и без того тебе порядком надоела своими рассуждениями, мемуарными взбрыками, бытовыми неурядицами и стихотворными нескладицами. Ну – пошла рифмовать!
***
28 марта 2014
Инна Лиснянская
******
По течению мысли кораблик плывет
Белый парус трепещет.
Это парус надежды – простой переход
От задумки до вещи.
Путь абстрактен, но четко конкретна мечта,
Т.е. греза.
Между мною и ёю всегда пустота,
Т.е. проза.
29 мая 2013
***
30 марта 2014
Инна Лиснянская
******
Наслаждаюсь прохладой свободы
В этот яростно солнечный день.
И смотрюсь в средиземные воды,
В их жасминовую кипень.
Наслаждаюсь я жизнью продленной,
И уже никогда, никогда
Не пожалуюсь перед иконой
На свои пожилые года.
30 июня 2013
******
В окнах на море дрожат
Паруса и кипарисы.
Вот бы накопить деньжат
И поплыть без всякой визы
В те края, где нету снов –
Только горы и озера.
Будь готов – всегда готов!
Всё исполнится и – скоро.
30 июня 2013
******
Не гневи, дорогая, Бога.
У тебя есть другая дорога –
Восемьдесят шестая весна,
Где так много простора для сна.
Погружайся в свои сновиденья:
В тот участок с лиловой сиренью
И малиновкой на заре,
И с чужим петухом на дворе.
30 июня 2013
***
31 марта 2014
***
3 апреля 2014
Из маминого письма 30.8.2005
Видимо, в старости время спрессовывается таким образом, что одновременно находишься во всех эпохах сразу. Но мне не хватает знаний о многом, поэтому во мне спрессовались только библейские времена.
***
4 апреля 2014
...И утлое слово моё уплывает в утиль
По мутной волне,
Не слёзы, не горечь, а писчебумажную пыль
Глотаю во сне.
Но лет через тридцать свидетель эпохи иной
Раскроет тетрадь,
И слово моё на свету, словно знак водяной,
Начнет проступать.
1981
28 февраля 2001
Доченька! Сегодня ты позвонила и похвалила мои письма, я как истинная хвастунья, тут же передала твою похвалу Семену, на что он сказал: «сомнительный комплимент». Действительно, сомнительный, если лучшая моя проза - письма. Но я так люблю, когда ты меня хвалишь, что не слишком вдумываюсь за что и почему, - просто радуюсь.
***
8 апреля 2014
Елена Макарова: Это я увидела 12 марта 2014 года.
К сему прилагается:
В окне нам виден морской причал
И корабли.
Всю ночь сегодня маяк мигал
От берега не в дали.
Смотрели мы в дремучую ночь
И пили коньяк.
Друг другу мы больше уже помочь
Не сможем никак.
Но как кораблям нам не разойтись
Флажком помахав.
Об этом ты думаешь, глядя ввысь,
Я – плача в рукав.
18 августа 2012
***
10 апреля 2014
Елена Макарова: Было время, когда я целыми дями просиживала в архивах. Однажды и маму с собой взяла. Ее поразил АРХИВ - шуршание бумаг, пленки микрофильмов, формуляры, - и Иерусалим в окне. Туда она и устремила взгляд.
Когда мы приехали домой, она написала вот это стихотворение.
* * *
Ах, до чего же этот день красив
Устами роз, глазами синих слив
И желтыми веснушками акаций.
Но если вдуматься, сия земля – архив
Заложенных в неё цивилизаций.
От филистимлян – глиняный узор
На саркофаге, будто слепок с гор.
Из устриц пурпур - от купца фракийца,
Состав же краски не открытый до сих пор
Румянит, может быть, и наши лица.
Приподнят Вавилон, откопан Рим,
Как кровью, цикламенами багрим,
Амфитеатр концертной Кейсарии.
И ясли найдены, где выдохом парным
Прижался вол к ребёночку Марии.
Так что же здесь останется от нас?
Взрыв – за пластами, за веками – час,
За миром – крест, за человеком – робот
И тучки в космосе пасущий Волопас,
И ропот звезд иных, и моря рокот.
21 октября 2006
Для мамы уход Семена Израилевича был потрясением глубоким, и, наверное, потому, бесслезным. Поджатые губы, молчание. И стихи.
Вот майское письмо:
Доченька, любимая моя, дорогая моя!
… На самом деле, кроме тебя мне никто и не нужен. Если бы тебя в день похорон не было рядом, я уверена, что просто умерла бы. Просто рядом с тобой моё сердце обошлось мерцалкой и трепеталкой, но не разорвалось. И те шесть дней, что я писала Семе стихи вместо задуманных писем принесли на какой-то момент облегчение, и только. … Но при всей растерянности мы с тобой - собранные, сильные девушки. Всё одолеем. Надеюсь, очень надеюсь на твой приезд в июне и на свой полет к тебе в октябре. …Держись моя девочка, лучше которой нельзя придумать. Обожаю тебя и целую 100000000000000000000000000000000000 раз. Твой мамик.
***
11 апреля 2014
11 апреля 2000
Доченька! Я решила, как и в черновике, ничего не зачеркивать в письме, и сейчас хочу записать окончательный вариант «Лета». Если бы не ты, я бы не просекла, что с первой строкой, строфой, моя третья строфа совершенно не вязалась, уж не говоря о навязчивом присутствии «души». Спасибо тебе.
Л Е Т О
Схимница зима и весна блудница -
Всё прошло, мой друг, но осталось лето,
Где на берегу смоква золотится
И стучит волна в камень парапета.
Чем, скажи, не жизнь - в памяти копаться,
Не в её золе, - в золоте песочка, -
Так вот и до мысли повезет добраться:
Память - есть душа, время - оболочка.
Так вот и поверю в то, что не грешила,
Что судьбы не жгла, не жила в позоре.
Память у меня - золотая жила,
Потому и лето, потому и море.
11 апреля 2000
Ну как? Кажется, то, что надо.
***
12 апреля 2014
Елена Макарова: Посмотрела, какие стихи писала мама 12-го апреля.Вот некоторые, датированные разными годами.
* * *
Мигает курсор на экране, как черный маяк.
Меж буквами я продвигаюсь, как между коряг.
Латиница царствует. И в мировом интернете
Кириллица бьется как, рыба, попавшая в сети.
И я, словно пленница на вавилонской реке,
Гребу и рыдаю на русском своём языке.
Боюсь, что из плена родимой не вызволю речи,
Уже в чужеземную реку вошла я по плечи
И сети распухшими пальцами яростно рву.
Во сне всё случается в точности как наяву.
Но это еще не сейчас, не сегодня случится!
Спросонок на реках отеческих плачет блудница.
12 апреля 2006
******
Не верьте классической розе,
Шиповник и тот зачах.
Стихи мы отыщем в прозе,
А прозу найдем в стихах.
Жизнь вывернута наизнанку.
Ветра на кругах своих
Глухую крутят шарманку
Под гогот парней крутых.
Где ветра конец, где источник?
Где низ бытия, где верх?
Загадка – для одиночек,
Привычное дело – для всех.
12 апреля 2006
* * *
Время собственной не знает массы.
Каменные горные террасы.
Золотые купола мимозы,
А на бреющем полёте ассы –
Серебристокрылые стрекозы.
Время своего не знает веса.
А из камня, словно из пореза,
Алые сочатся цикламены.
Чем весны цветение не месса?
Своевременно и современно
Колокольчики звонят в апреле.
А в реке на самом дне ущелья
Солнце перекрещивает тени
Божьих тварей, мыслей и растений.
Время помнит о своей купели.
12 апреля 2006
******
Бродит по округе ветер,
Шевелится тень от пальмы,
Два атланта держат эркер –
Красоту отцовской спальни.
Там бегут по стенам стебли
С розоватыми цветами,
Листья свежие поблекли,
Зеркало туманно в раме.
Пресс-папье качалка подле
Крыльев мраморных совиных:
Свет настольный светит после
Сумерек, вполне невинных,
Сумерек, пропахших йодом
Моря и морскою солью.
Где стою я перед входом,
Пред младенческой юдолью.
Там мне выпало родиться,
Жить пора легко и мерно.
Левая болит ключица,
А под ней – душа, наверно.
12 апреля 2012
***
13 апреля 2014
13 апреля 2000
Стареть - это все равно жить, не старится только не живое. Не хочется сказать «мертвое». Мне кажется, что ничего, кроме жизни нет. Т.е. нет смерти, она - конечное или перевалочное состояние жизни. Подумай! Жизнь не имеет символического изображения. А вот смерть - миф, поэтому изображается в виде костлявой старухи с косой, и еще имеет разные изобразительные символы у других народов.
***
14 апреля 2014
Отлепи-ка, попробуй, от света тень
Или правду от мифа отъедини!
Ото дня же отъемлешь ночную темь,
Потому календарь и расчислен на дни.
И легко число от числа отнять
И в уме с концами свести концы.
Только землю от неба не отодрать:
Жизнь и смерть – сиамские близнецы.
30 июля 2009
***
15 апреля 2014
13 мая 2000
Накрывая ужин для Семена, я посмотрела в окно, а там снег лежит на огромных, слегка вогнутых листьях лопуха, как в люльке. Или как дуст. И я вспомнила твой рассказик, который ты написала, с блеском окончив первый класс: « Наступила весна. В огороде появилась капуста. Но капусту стали есть гусеницы. Хозяйке это не понравилось. Она посыпала капусту дустом и убила гусениц». И тут же вспомнилось, какие булыжники я таскала с моря домой, промывала их и рассматривала, находя много фигур и сюжетов. Помнишь, даже профиль Пушкина четко был черным выведен по белому на одном из камней. А один камень, цвета запекшейся крови, имел форму сердца и ,чуть отступя от края, тонким коричневым цветом по форме камня также было нарисовано сердце, условное, какое на открытках рисуют. Этот камень у меня выпросил Виктор Урин, когда в 1962 году, незадолго до больницы, совершенно больная я лежала в сданной нам Уриным комнате. Скрепя сердце, отдала я ему плоское, отшлифованное морем, каменное сердце величиной с мою ладонь. С тех пор я потеряла интерес к собиранию камней, и уже к собранным камням, хотя были редкостные. Но сердце - есть сердце, и оно было сердцем коллекции. Когда мы с Семеном выступали в Нью-Йорке, ко мне подошел эмигрант Урин, работающий там на заправке автомашин. Я поздоровалась с ним неприязненно, - каменное сердечко было единственной вещью, которую я как бы от собственного сердца оторвала …
А почему мне вдруг захотелось собирать не сердолики, не агаты, которые все собирали, когда мы с тобой были за год до Набрани в Коктебеле, а те - с рисунками? Еще в детстве, лежа на песке, я смотрела на облака и видела то лица, то фигуры, то целые картины. Но облака не достанешь, не остановишь, не соберешь. И вдруг в простых булыжниках и в гальке оказалось то, что я видела, глядя в небо. Меня, почти уже тридцатилетнюю, захватила эта возможность удержать «облака». Целую тебя. Твой фантазерский мамик.
Где лежат мой отец и мальчик,
Там катком сравняли пригорок.
Стих идет от древних заплачек,
Величаний и поговорок,
И скрепляет всё, что распалось
На свои составные части:
Время жизни, пространство жизни, -
Всё, что вдруг без рифмы осталось.
Календарь, весы и рулетка, -
Только меры частей отдельных.
И моя мозговая клетка -
Лишь частица мыслей скудельных,
Потому с могил начинаю
Толь ль заплачку, то ль величанье:
Жизни нет ни конца, ни краю
И для тех, кто канул в молчанье.
Леночка, только попрощалась с тобой, как в голову пришел этот стишок, и я его записала прямо тебе в письмо. Наверное, это черновик черновика. Не знаю. Но именно об этом черновичке ты мне скажи, когда позвонишь. М.б. посоветуешь, что с ним делать. Мне покамест что-то в нем нравится. Целую. Твой графоманский мамик.
14 мая 2000
Ласточка моя! Как я и ожидала, ты позвонила мне вчера. ... На черновик стиха можешь не отвечать, я увидела сама, что он не годится. Когда очень плохо написано, то все же и мне видно. Тяжелей отличить посредственное от хорошего. Посредственность - центр круга, середина. По радиусу до окружности - до хорошего ближе, а, значит, можно и ошибиться. А явно плохое располагается в противоположном секторе круга и поэтому оно видно, расстояние до хорошего вдвое больше. В этом черновике есть зачаток некоторой мысли. Но в хороших стихах мысль либо художественно разлита, либо сконцентрирована. В черновике нет ни того, ни другого.
***
16 апреля 2014
* * *
Душа не в занозах и плоть не в заносах, –
Зимою и летом бытую прекрасно,
Я есть пустота, сквозь меня, как сквозь воздух,
Проходит всё то, что движенью причастно, –
И стая гагачья, и стадо бизонов,
Небесные струны, и время, и люди, –
В лавровых, в терновых венках и без оных,
Заблудшие в правде, завязшие в блуде.
Всё то, что идёт, об меня не споткнётся,
И мне на идущее не опереться,
Но чьё-то дыханье во мне остаётся,
И чьё-то во мне разрывается сердце.
1988
***
18 апреля 2014
"Без рифмы у меня все мысли – врозь, все чувства – вкось, а музыка – сикось-накось".
Из маминого письма от 25 августа 1998 года.
***
20 апреля 2014
20 марта 2001
...Понятия «большая душа», «широкая душа» - не есть то, о чем я думаю. Понятия эти - нравственного порядка и относятся, скорее к «доброй душе» нежели к вместительной. Доброта и широта - лишь некая часть вместительности. Вот так пишешь тебе и какие-то простые мысли прорезываются, но не как зубы мудрости, а как молочные. Все о тебе думаю. И про слово «печаль» не вдруг написала.
Вчера я рассказывала за готовкой рыбы-фиш Марине, как ты, маленькая, называла низменные и возвышенные предметы: селеда, банка мацони и бана варенья, мория, танция. Глаголы также - заключь дверь. Вот перечисляю и вижу тебя, мою веснушечку, то на бульваре, то перед дверьми на лестницу.
... Мне уже надо собираться, и это уже не печаль, а тягучая тоска. И это в день рождения мамы и в первый пасхальный день. Ничего, как-нибудь высижу в гостях и снова вернусь в красоту.
Целую тебя перевернутую восьмерку. Твой мамик.
***
12 мая 2014
Из январского письма 1994 г.
Через неделю будет три года, как нет моей мамы, а я все ещё не могу свыкнуться с этим. Все думаю и думаю о ней. Когда мне было 20 лет, я похоронила папу, которого любила горячо и преданно. Переживала его уход из жизни бурно, но не длительно – молодость не предполагает длинного горя, возможно, это не для всех характерно. Но для большинства, видимо, это так. Помнишь, мой рассказ "Свисток", из него видно, как нежно я любила отца, как восхищалась его добротой. Однако эта боль почти сейчас не имеет в моей душе эха. Да, вспоминаю, но спокойно. А вот теперь такое у меня чувство, что, совсем маленькая, и потеряла маму. Это, видимо, старость равна раннему детству в каких-то своих переживаниях, а не в бессмысленности обидной фразы "впала в детство".
... Щелкаю твоей зажигалкой, помнишь, я тебе писала, что приобрела зажигалку на часть твоего гонорара от эссе. Так вот это, к сожалению, не означает, что я курю крайне редко. Просто мне подарили другую, а твою я оставила до письма к тебе, лежа. Всегда что-то твое либо на мне, либо при мне. Сейчас – ручка, пепельница – помнишь? – и зажигалка. А когда одеваюсь, - то в твой костюм. Так что, моя миленькая, ты меня всем-всем обеспечила...
На этот раз мой свиток будет не так велик. Завтра смогу писать тебе только до часу дня. А там – будут навещатели до вечера. Особенно упорна Ир.Сергеевна. Та, что меня подкармливала в Переделкине, когда я сошла с питания, а теперь в городе повадилась по субботам ко мне. Я иногда Семена к ней прикрепляю на часок-другой, он любит что-нибудь рассказывать, да и она рта не закрывает. Это я у тебя сейчас молчальница. В воскресенье постараюсь визитеров отменить, если возникнут, и болтать с тобой в письменном виде. Все-таки создается иллюзия общения (внутреннее общение с тобой у меня всегда). А что еще надо старухе?
***
Инна Лиснянская
В МАЙСКОМ САДУ
Смотришь на дерево – видишь сплошную зелень.
Это ошибка – каждый листок отдeлен,
Зелень – толпа, но каждый листочек – личность, –
И злободневность своя, и своя античность.
Ах, это дерево, ах, это дерево в мае,
С плотностью населения, как в Китае,
Знает о смене времени, но не места.
Мне ж постоянство места – призрак ареста.
Дерево и не желает менять привычек,
Хоть о различных краях узнаёт от птичек.
Так для чего мне страдать, принимая за пытку
То, что ни шагу не делаю за калитку?
Разве я дерева лучше, мудрее листочка?
Так для чего мне дорожная заморочка?
И соловей мне внушает, что сад не тесен
Для неподвижно зачатых, но вольных песен.
В каждом листочке мысль о первопричине
Первого сада и о его кончине,
Каждое дерево – повод для размышленья, –
Это ль пустое времяпрепровожденье?
2000
***
Из маминого письма 1990 г.
Старости нужно очень мало пространства. Так мудро устроена жизнь, медленно и часто безболезненно приводит старость к трем аршинам площади.
***
13 мая 2014
Из маминого письма 1990 года.
Доченька моя золотая, мы – жизнестойкие, жизнежильные, мы выдюжим и ещё ты, а может быть и я, увидим наших детей в безопасности, счастливыми, свободными. Надо беречь себя ради этого. Да чего я ещё тебя поучаю, я чувствую, что мы оно целое и думаем, и тревожимся и надеемся одинаково. Паника – не наше с тобой дело. Утешая тебя, пытаюсь и себя сделать по твоему подобью. Хотя и страно, что мать хочет быть подобьем своего ребенка.
***
15 мая 2014
Из маминого письма 1991 г.
"Семен очень сдержан во внешних проявлениях, но я-то знаю, что он любит тебя больше своих детей. И так хвалит мне и другим тебя и твой талант. Он сокрушается, что мало у тебя времени для твоего Божьего дара".
***
16 мая 2014
Из маминого письма, январь 1992.
Не зря ты спрашиваешь о моем здоровье, когда узнаешь, что я что-то хочу купить. Ты безошибочно угадываешь тогда, как я себе надоела, как хочу вырваться в волшебный быт человечества. Может быть, ты сама этого не замечала, но помню, что только тебе кто-нибудь скажет, что мать приобрела вещь и радуется, как ты мне звонишь. Это уже было несколько раз, и одной твоей подруге, не помню, какой именно, я сказала: "Для чего вы Леночке передали, что я хочу, например, телевизор новый, ведь она поймет, что мне плохо". И вскоре раздался твой звонок: "Мамуля, что с тобой, я за тебя очень тревожусь!" Вот это еще и признак того, что часть моей души, не затемняя твоей и не тесня её, тебе мною отдана..
***
22 мая 2014
Из маминого письма 1993 года.
Сегодня выйду на улицу в первый раз, так минут через 40, если не зарядит дождь. Пасмурно. Сыро.
Все размышляю под эту хмурь: Что же есть добро и зло, если одно существо пожирает другое, а другое пожирается третьим? Какой может быть тогда разговор о добре и зле, что есть – заповеди? Видимо и Создатель ошибался. Почему, если можно заколоть овцу, нельзя – человека? Эта мысль богоборческая последнее время, не смотря на веселость и относительную крепость духа, покоя не дает.
***
23 мая 2014
Из маминого письма внуку Феде, 1993.
Фединька, родненький мой! Как только случается оказия, находи время мне на машинке отстучать весточку. Мне твои письма очень интересны и нужны. Пиши, о чем хочешь, даже любые секреты. В последнем письме ты мне сказал о том, что в детстве вел дневник. Веди его дальше. Мне же помнится то, что ты мне ответил, когда я тебе, еще довольно маленькому, рассказала нашу историю, объяснила, почему нас гонят, и т.д. И просила тебя никому мой разговор не передавать, хранить в тайне. Ты же мне очень серьезно ответил: "Бабушка хранить тайну так тяжело, что я должен её или забыть, или в колодец забросить". Видимо, дневник – это тот колодец, куда можно и сегодня сваливать всякую тяжесть.
Если тебе что-либо в жизни тяжело переносить, запиши все в дневник, и ей-богу, пуд соли с плеч!
Я убедилась в этом, изливая в тетради всю зарифмованную боль. И хоть, она никому не нужна, мне всегда становилось, да и становится легче.
23 мая 2014
Из маминого письма внучке Мане, 1993
Я тебе пишу как взрослой, хотя мама твоя, Федя и ты – для меня всегда – маленькие дети. Вот когда ты сама будешь мамой, ты поймешь, что дети даже взрослые для матери всегда маленькие. Это не значит, что мать, а тем более, - бабушка должна с ними сюсюкать. В душе дети – маленькие, а в жизни хорошие матери обращаются с ними на равных. Это вызывает и чувство независимости и чувство благодарности понятливой маме. Поэтому-то вы так с мамой друг друга любите. Я счастлива, что у меня такие прекрасные внуки, с которыми мама, (а для меня – дочка) может разговаривать всерьез, а не играть в детский сад.
***
25 мая 2014
Из маминого письма 1992 г. Актуально сегодня, как никогда.
Думаю, через многие годы славяне все-таки определятся, и Россия обустроится. Но сейчас думать о том, что будут братские отношения, например, между Россией и Украиной совершенно не приходится. Тут кстати формулировка лысого: " Прежде, чем соединиться, надо размежеваться". И до того все размежевались, что на Кавказе война уже внутри России. Много лет потребуется этой стране встать на ноги, если вконец не одержат верх большевики, но вот до этого времени я действительно не доживу.