Елена Макарова » Пн фев 21, 2011 4:34 pm
2. Я – это я
Со взрослыми я впервые начала заниматься в Израильском музее. Это были, правда, весьма специфические взрослые, умственно отсталые и душевно больные. Они были не способны осмыслить никакой опыт, и этим отличались он нас, автоматически причисленных к категории нормальных.
Какими бы мы ни были – мы плачем, когда нам больно, смеемся, когда смешно, грустим, когда грустно. Однако бывает, мы вдруг мрачнеем, когда все веселятся, слезы не пророним, если больно и т. д., – то есть ведем себя не согласно чувствам. Почему? К счастью, я не психолог по образованию, и с меня никто не требует дефиниций. Понятно, что всему можно найти причину.
Терапия искусством не устраняет причин, но своим воздействием на иррациональное, помогает справиться с теми глубинными явлениями, которые не формулируются в словах. Искусство выявляет состояние души. Невыразимые состояния находят разрешение в красках и формах. Творчество высвобождает из-под спуда не только грусть и печаль, она дает выход радости. Радости бытия, радости быть тем, кто ты есть.
Моим больным ученикам нравилось рисовать и лепить вместе, нравилось повторять то, что у них наверняка получается, нравилось, когда их за это хвалят, нравилось пить на переменке чай с печеньями, нравилось устраивать спектакли по праздникам. Их любовь была безграничной – почти все хотели на мне жениться, и мужчины и женщины, каждый норовил меня поцеловать или обнять, а объятия у них очень крепкие. Так же бурно они расстраивались, если что-то у них не выходило. Обижались, если не оказывалось под рукой того, что им в этот момент нужно, плакали, если не скатывался шарик…
Однажды двадцатилетний олигофрен Дуду спросил у меня: "Ты постриглась"? Я поймала его взгляд – он смотрел мне в бок, где обычно была прицеплена "визитка" израильского музея – фотография с именем. На этой фотографии у меня были длинные волосы. Я сказала "да". Он спросил, зачем ты это носишь. Я сказала, чтобы знать, что я это я. Он подпрыгнул на месте, замахал руками. "Я тоже хочу знать, что я – это я".
Я предложила ему нарисовать себя, принесла из учительской пластмассовые рамки для "визиток", он сам написал "Дуду", мы вложили его "фотографию и имя" в рамку и прицепили на грудь. Понятно, всем захотелось быть "я – это я". Пришлось каждому дать бирки. Все быстро нарисовали себя и написали свое имя. Понятно, что реализмом тут и не пахло. Однако эти оформленные кружочки и закорючки выглядели в рамках как настоящее удостоверение личности, и, мои пациенты, нацепив "себя" на грудь, ринулись на выход, к автобусу. Воспитательницы остановили их – снять немедленно, мы едем в городском транспорте! Уговорить их было невозможно. Пришлось мне ехать вместе с ними, с музейным удостоверением личности на груди.
В автобусе было весело. Уставшие после рабочего дня люди улыбались нам, а может в глубине души и завидовали – ведь знать, что "я – это я" дано, увы, не всем относящим себя к категории нормальных.
Эммануэль, попечитель группы, с которой я занималась, хотел, чтобы слабоумные были признаны художниками и чтобы я работала с ними без всякой скидки. Помню, мы сидели с ним на солнышке, все так было красиво вокруг, скульптуры Ботеро, детские лазалки, музей свитков Торы – белая луковица, обмываемая водой, – не хотелось мне спорить с Эммануэлем. Он же гнул свою линию.
Я видел много работ слабоумных, некоторые по уровню превосходят работы настоящих художников... Главное, какое значение придает педагог работе со слабоумными. Дала бы им копировать Ван Гога, как прежняя учительница …
Но они же от нее убежали…
Да. Тебя они любят. И ты, если бы захотела, смогла бы сделать из них художников. Организовать выставку, выпустить каталог. Деньги я бы достал. В Европе есть целый музей искусства сумасшедших…
Чтобы сменить тему, я решила рассказать ему смешную историю про того же Дуду. Он вбежал в класс возбужденный и сказал, что завтра не придет. В чем дело? Оказывается, сторож спросил, есть ли у него оружие. А он ему ответил – зачем ему оружие, ведь он пришел на кружок искусства! Кто здесь сумасшедший?!
Вот видишь, – рассмеялся Эммануэль, – ты сама себе все время противоречишь. Дуду – художник, а ты его не учишь.
Он не художник! Просто раньше ему все надоедало за пять минут, а теперь он может рисовать картину полчаса. Он способен концентрировать внимание. И это грандиозный успех.
Мы говорим с тобой на разных языках, – сказал Эммануэль.
И он был прав.
К этой истории я возвращаюсь в третий раз. Впервые она появилась в книге "Искусствотерапия или как преодолеть страх", потом каким-то боком втесалась в предисловие к новому изданию "Освободите слона", теперь угодила и сюда. Не похоже ли это на рассказ про маленького старичка в большой компании? Нет, у того была цельная история, которую он кроил на части и раздавал порциями. У меня она пока не сложилась. Видимо, из-за неуверенности в том, что я – это я.
3. Семинар в Сахаровском центре
Я собиралась в Москву, и рассказала об этом своей израильской подруге Вики, потрясающей певице, с которой мы вместе чего только не делали: снимали и снимались в фильме про кабаре в гетто, ставили спектакли. Вики приходила ко мне на занятия в Израильский музей и тотчас внедрялась в происходящее. Бывают такие люди, которых жизнь одарила по полной программе – красавица, певица, пишет стихи, сочиняет мюзиклы, поет с симфоническим оркестром, не зная нот, никому и в голову не придет, что она запоминает свою партию наизусть после двух репетиций.
А что ты там будешь делать? – спросила она.
Я ответила – заниматься с учителями и воспитателями.
Чем?
Не знаю пока.
Вики сказала, что она тоже едет в Москву, заниматься со мной не знаю чем и не знаю с кем.
Но как же с визой, с билетами?
Вики сказала, что обратится в министерство иностранных дел, скажет, что едет давать концерт в Сахаровском центре. Сахаров… Откуда ей знакомо это имя? "Сады Сахарова"! Эту надпись видит каждый, въезжающий в Иерусалим. Большущие буквы выбиты на отшлифованном участке камня на четырех языках, включая русский. Но, если Сахарова окажется мало, есть запасной козырь – Далай Лама. Вики недавно пела в Индии по его личному приглашению. Все вместе должно сработать.
Сработало. Вики прилетела в Москву.
Первое, что мы сделали – отправились к детям с нестандартным поведением, – так, наверное, можно определить учебное заведение, в которое я ее привезла.
Заики тут есть, – спросила Вики.
Она заикается. Когда поет – не заикается, когда говорит – заикается.
Заики были.
Тогда я им расскажу про свое детство, а ты переводи.
И она начинает рассказывать о том, как над ней, маленькой, издевались, как ни у кого не хватало терпения ее выслушать, и как она от этого страдала. Пока, в один прекрасный день, не начала петь. Пела и не заикалась! Обидчики, услышав, как она поет, просили у нее прощения.
За полчаса она превратила зал в хор, тамошние заики потеряли голову от счастья, они пели и не заикались. И те, кто над ними подтрунивал, попросили у них прощения.
По дороге Вики спрашивает про Сахаровский центр. Сколько людей, что я с ними собираюсь делать? На самом деле, план у меня был, но Вики в нем не было.
"Ташир шаблюль!" – Спой улитку!
Не открывая рта, она заводит круговые звуки и крутит рукой. Ясно: улитка, нарисованная под "сворачивающийся" звук выйдет объемной, а "глухо-немая" как контур. Будем петь линии. А кто будет на семинаре? Ты знаешь этих людей?
Только по анкетам. Да и то не всех. Будет учительница рисования из Грозного, там сейчас идет война. Вот я и думаю о заданиях на контрасты. Фридл в Терезине часто давала упражнения на эту тему. В экстремальных ситуациях важно определиться, что да, что нет, что свет, что тьма. Тут не до сложносочиненных композиций…
Ладно, я все равно ничего не запомню, – говорит Вики. – На каком языке говорить? По-английски, на иврите?
На любом. Тебя все поймут.
Перед работой с детьми мне всегда нужно было полчаса пешего хода в полном бездумье. Наверное, это своего рода медитация, ведь занятие начинается с того момента, как входишь в класс. Если я заранее знаю, что буду делать, я этого никогда не сделаю. К моменту, когда нужно будет воплотить задуманное, я уже буду такой уставшей от желания достичь поставленной цели, что и сама цель и движение к ней обесценятся – ведь я уже все проиграла в уме. Незнание интригует.
Зачем люди записались на этот семинар? Их чаяния были изложены в анкетах. Нужны методики: по работе с аутистами, слепо-глухо-немыми, даунами, детьми в стрессовой ситуации, пребывающих в специзоляторах и специнтернатах, детьми с раковыми заболеваниями, детьми-сиротами, детьми, усыновленными из домов ребенка…
Двадцать пять вымотанных жизнью людей разного возраста выстроились по периметру. От них веет усталостью. Какие методики!
"Линшом, линшом амок" (дышать, глубоко дышать), – говорит Вики и затягивает в тишине песню без слов. Мы рисуем в воздухе круги, – вдох – руки вверх, выдох – руки вниз, – дуем на воображаемую свечу, которую якобы держим на расстоянии вытянутой руки. Вики стучит кулаком под ключицами, ее голос начинает вибрировать, все повторяют за ней. Вибрация нарастает, мы попадаем в резонанс. Вики опускает руку, голоса стихают. Она начинает зевать, и все за ней. Мы зеваем и зеваем, все глубже и глубже, разводя руки в стороны и открывая грудную клетку.
Позевали, закрыли глаза. Попробуем ходить по прямой – от стены до стены – но так, чтобы не задеть друг друга. Оказывается, это нелегко. Но весело. Другой ритм.
Открываем глаза, рассаживаемся вдоль стен на матах, смотрим друг на друга, и улыбаемся. Изменилось общее состояние. Вот что случилось.
Последние два предложения я произношу вслух. И все кивают. Да, так и есть.
Пока еще не пора разговаривать, нужна другая энергия. Деятельная. Расстелить рулонную бумагу, достать уголь. Во время подготовки начинается общение – дай мне скотч, придержи бумагу, задаются вопросы – на каком расстоянии должны быть раскатанные полосы бумаги, как садиться, лицом друг к другу, или еще как-то, – а я приглядываюсь.
Наверное, это Хава из Чечни. Стройная, высокая, в белом свитере, открывающем шею и плечи. У нее "нервная кожа", она кожей чувствует. Лицо красное, на шее красные пятна.
Хава!
Она оборачивается.
Тяжело ей приходится. В такое время работать с детьми в Грозном… Я подсаживаюсь к ней.
Попробуем выполнить упражнения, которые помогали детям в концлагере внутренне собраться.
Звук и линия. Вики будет петь, а вы, вместе с ней, рисовать. Приготовились. Движение руки должно повторять движение звука. Закройте глаза.
Голос нарастает, линия усиливается, голос подымается вверх по спирали, вдох, с нажимом, выдох, отпустить руку… Откройте глаза. Что вышло?
У линий возник объем, они оторвались от плоскости, – говорит Хава. – Она выглядит более спокойной, краснота с лица ушла, но на шее еще есть пятна.
Вики, спой, пожалуйста, прерывистые линии!
Вики поет. Все рисуют.
Везет мне в жизни – голос Вики способен рисовать и живописать. Вики чувствует людей. И именно на той глубине, где не нужны слова.
Бумага закончилась. Мы ходим и смотрим, у кого что получилось.
Круги, спирали, знаки бесконечности, их можно пропеть, – и мы поем. И снова каскад упражнений, без передышки. Форс мажор под Викино пение. Джазовые импровизации. Те, кто никогда в жизни не нарисовал ни одной абстрактной композиции, на глазах превращаются в Кандинских, никто не спрашивает, что это у них нарисовано, люди отдались музыке, если бы кто-то посторонний вошел к нам в класс, подумал бы, что здесь происходит сеанс гипноза.
Сделать паузу? Нет. Сменить материал. Перемена материала – это тот же перерыв. Лепка. Спирали, круги, абстрактные композиции, – мы переводим их в объем, кто-то хочет делать это в глине, кто-то в одноцветном пластилине. Лепка сбавляет скорость, в ней задействована не вся рука, с плечом и предплечьем, а мелкая моторика, во время лепки люди начинают болтать. Дать им поболтать? Нет. Включить Вики. Она может и лепить и петь, у нее великолепная концентрация. Вики поет нам потрясающую цыганскую песню на ладино, это меняет настроение, движения становятся упругими, а главное, мы не теряем драгоценную энергию, которую могли бы растратить на слова.
А теперь то, что слепили, превратить в коллаж. Все по-деловому раскладывают на полу наборы цветной бумаги, клей, ножницы, всматриваются в то, что слепили. Как же это сделать?
Ну как? Подобрать цвета, формы… А, тогда понятно! Неужели понятно? Коллажи заняли еще полчаса. Теперь диктанты, расстилаем рулонную бумагу, берем уголь.
Возвращаемся к звуками и линиям. Звук скорого поезда и мельничного колеса, шум прибоя… Поем и рисуем, синхронно. Рука останавливается, как только пропадает звучание.
Теперь возьмем пастель и обратимся к мелодии. Она многоцветна, в отличие от простых звуков. Хава запевает. Она сидит на коленях, поджав под себя пятки, и поет. Она не может петь и рисовать одновременно. А Мария, мадонистая мать огромного семейства (четверо своих и шестеро приемных), может делать то и другое вместе.
Является корреспондентка журнала "Семья и школа". Милая женщина хотела взять у меня интервью, но это невозможно во время занятий. Я предложила ей влиться в компанию. Она согласилась. В конце дня подозвала меня и шепчет на ухо: "Правда, я здорово леплю"?
Потом по нашу душу явился корреспондент из педагогической газеты, высокий худой мужчина в маленьких очечках. Сказал, что понаблюдает. Но наблюдал недолго. Вскоре я увидела его, сидящим на корточках и рисующим корабль в море, а часом позже – радостно танцующим около своего рисунка!
Обеденный перерыв в саду. Сок, плюшки, ватрушки, – и жуткие рассказы. О том, что действительно происходит здесь с детьми, о тысячах беспризорных, о детях-сиротах, которых по выходу из детдома обязаны обеспечить жилплощадью, ан нет! На всех не напасешься! Что же делать? Есть патент. Выпускников провоцируют на хулиганские выходки с тем, чтобы сдать их в дурдом, и тем самым, снять с себя ответственность за обеспечение жилплощадью. У Николая, работающего с трудными подростками, дома живет беглец. Он сбежал из дурдома без протеза, на одной ноге доскакал до станции... И ведь совершенно нормальный парень! Николай теперь ищет кого-то, кто может мальчику бесплатно поставить новый протез. Или заплатить за работу. У Николая на это средств нет. Про "средства" можно было бы и не говорить. На нем старомодный костюм с чужого плеча, видно, одолженный для представительности, сношенные мокасины…
Кстати, про тяготы жизни речь шла только в первый день, на второй все будто бы, или впрямь, о них забыли. Прекрасно помню, как мы в свое время пытались просвещать иностранцев, а они, вместо того, чтобы оповещать запад о происходящем, приносили нам поношенные свитера и средства для снятия заусениц. Бедным все пригодится!
Николай с беглецом приезжали ко мне в Химки, – нужно было оценить глубину педагогической запущенности этого беглеца, ведь не мог же он остаться на иждивении Николая, который, как потом выяснилось, тоже был из Грозного, и в Москве скитался по знакомым правозащитникам, а сироту поселил на квартире у одного из них. Запущенность была основательной, но схватывал он быстро, так что мы решили, что если правозащитники позанимаются с ним пару месяцев, он сможет поступить в кулинарный техникум и получить общежитие. Так, собственно, и вышло. А деньги на протез собрал Отец Георгий Чистяков, увы, ныне покойный.
Некоторые из семинаристов стали моими близкими друзьями. Приезжая в Москву, я занимаюсь с педагогами, работающими в их учебных или лечебных заведениях. Так что ни один семинар не заканчивается после отвальной.