• СУДЬБА ПИСАТЕЛЯ ЛЕОНИДА ДОБЫЧИНА

    Хранилище ссылок, статей, репродукций.

    СУДЬБА ПИСАТЕЛЯ ЛЕОНИДА ДОБЫЧИНА

    Сообщение Елена Макарова » Ср фев 04, 2009 11:55 pm

    Добычин, Леонид Иванович
    Автор романа "Город Эн"
    о Добычине http://ru.wikipedia.org/wiki/Добычин
    его произведения http://az.lib.ru/d/dobychin_l_i/

    А вот тебе еще про него.

    Автор: Геннадий Евграфов
    Сайт: People's History
    Статья: "Уничтожение"

    ПРИГЛАШЕНИЕ НА КАЗНЬ последовало добропорядочному и скромному в быту гражданину, безумно талантливому писателю - Леониду Ивановичу Добычину весной 1936 жестокого советского года. Ему предписывалось явиться на собрание, на котором должны были обсуждаться вопросы борьбы с формализмом.

    Аутодафе состоялось в городе на Неве, в Доме писателей им. В.В. Маяковского. Зал был переполнен. Основным докладчиком выступал литературный критик Ефим Добин. (Через несколько десятилетий он получит известность как автор вполне добропорядочной книги о поэзии Анны Ахматовой. Те, кто знал его в либеральные б0-е годы, не могли поверить, что в 30-е он мог взять на себя роль прокурора-обвинителя в деле собрата по литературе). Ему вторил литературовед Наум Берковский (позже он станет крупным ученым, знатоком западноевропейской литературы.)

    27 марта в "Литературном Ленинграде" появился краткий отчет о состоявшейся дискуссии.

    Ефим Добин: "...Когда речь идет о концентратах формалистических явлений в литературе, в качестве примера следует привести "Город Эн" Добычина . Добычин идет всецело по стопам Джойса... Любование прошлым и горечь от того, что оно потеряно, - квинтэссенция этого произведения, которое смело можно назвать произведением глубоко враждебным нам..."

    Наум Берковский: "... Добычин - это наш ленинградский грех... Дурные качества Добычина начинаются прежде всего с его темы... Добычин такой писатель, который либо прозевал все, что произошло за последние девятнадцать лет в истории нашей страны, либо делает вид, что прозевал..."

    В 1989 ГОДУ ОДИН ИЗ УЧАСТНИКОВ того злополучнейшего собрания, совестливейший Вениамин Каверин напишет:
    "После прений слово было предоставлено Добычину . Он прошел через зал невысокий, в своем лучшем костюме, сосредоточенный, но ничуть не испуганный. На кафедре он сперва помолчал, а потом, ломая скрещенные пальцы, произнес тихим, глухим голосом:
    - К сожалению, с тем, что здесь было сказано, я не могу согласиться.
    И, спустившись по ступенькам, снова прошел в зал и исчез".

    После собрания немногочисленные друзья искали его несколько дней, но не нашли...

    ОН НАЧАЛ ПЕЧАТАТЬСЯ В 1924 ГОДУ, когда новые хозяева жизни еще сквозь пальцы смотрели на то, что впоследствии получит название "формализм". Один из лучших и ранних его рассказов появился в "Русском современнике", издававшемся при ближайшем участии Горького. Потом последуют два сборника рассказов, роман "Город Эн". Но попав в Ленинград, Добычин в силу характера не вписался в узкий традиционный круг, уж слишком многим он отличался от своих "собратьев", да и "группа крови" была совершенно иной - не советской.

    И пока Александр Фадеев организовывал свой "Разгром", Федор Гладков лепил "Цемент", а Мариэтта Шагинян сооружала "Гидроцентраль" - он писал о дремучей провинции, о самых обычных и простых людях, озабоченных не мировой революцией или возведением очередного Днепрогэса, а собственным неустройством в этой взбаламученной жизни. Леонид Добычин писал о тех, кого в старые времена называли обычным русским словом мещане, которое с легкой руки "буревестника советской литературы" Максима Горького приобрело бранный, уничижительный оттенок. Писал в необычной, остраненной манере, почти избегая придаточных предложений и цветистых метафор.

    Единственным писателем, кого он выделял среди современников, был Юрий Тынянов. Кстати, Тынянову принадлежала блестящая пародия на Добычина , в которой была ярко схвачена его ни на кого не похожая писательская манера.

    В "ЭТОЙ" ЛИТЕРАТУРЕ ЛЕОНИД ДОБЫЧИН оставался таким же одиноким, как и Андрей Платонов, - он не мог себя переделать или переиначить, для этого необходимо было не просто вывернуться наизнанку, но изменить собственной природе, и даже более того - переделать свой писательский состав, а это для него было невозможно и потому равносильно смерти. Он не имел ни учителей, ни учеников. Он создал собственный ни на кого не похожий стиль. Он создал свой особый, несколько странный добычинский мир, в котором плакали и смеялись, радовались маленьким радостям жизни и огорчались мелким житейским неурядицам, в конце концов, жили и умирали - но делали это по-добычински. Такой писатель просто по определению был чужд советской литературе и не мог уцелеть на советской земле. И Добычин , судя по всему, это хорошо понимал - нельзя быть нормальным человеком в сумасшедшем доме.

    В 1931 году у него выходит в свет вторая книга рассказов "Портрет". Некто Осип Резник разражается в "Литературной газете" статьей "Позорная книга":

    "Шестнадцать истерик (рассказов) этой позорной книги представляют, собственно говоря, разговоры ни о чем. Купола, попы, дьяконы, ладан, церковная благодать, изуверство, увечные герои и утопленники наводняют эту книгу... Вся книга - опошление лозунгов революции...

    По улицам Ленинграда проходят различные люди, большинство из них здоровые: жизнерадостные и энергичные строители социализма, но автор пишет: "Толкались мошки". Прибавим - они неоднократно толкались и продолжают толкаться в советскую литературу, проникая сквозь плохо прикрытые двери некоторых издательств.

    Товарищи ленинградцы, проверьте дверные замки и установите необходимую охрану".

    А вскоре газета "Правда" откроет широкомасштабную кампанию - на всю страну и оповестит мир, всех художников и нехудожников, что в Советском Союзе "сумбур вместо музыки" не пройдет и что главным врагом текущего момента в искусстве первой страны победившего социализма является формализм.

    ...ЛЕОНИД ДОБЫЧИН ПОКОНЧИЛ С СОБОЙ на следующий день после собрания ленинградских советских писателей. Для этого он избрал столь же необычный способ, сколь необычными, не вписывающимися в насаждаемую сверху скучную и однообразную литературу были его произведения. Он не застрелился, не повесился, не бросился под проходящий по Невскому дребезжащий трамвай - он утопился. В холодных мартовских водах известной реки. " А город от воды ополоумел..."

    После него осталось только одно письмо, написанное перед уходом Николаю Чуковскому, в котором он просил друга рассчитаться с его долгами после получения причитавшегося ему гонорара.

    Письмо заканчивалось такими словами: " А меня не ищите, я отправляюсь в далекие края".

    "Через две недели, - вспоминает Вениамин Каверин, - Чуковские получили письмо из Брянска от матери Леонида Ивановича. Она писала, что он прислал ей, без единого слова объяснения, свои носильные вещи. "Умоляю вас, сообщите мне о судьбе моего несчастного сына".
    Аватара пользователя
    Елена Макарова

     
    Сообщения: 50612
    Зарегистрирован: Вт апр 08, 2008 2:42 am
    Откуда: Иерусалим-Москва

    Re: СУДЬБА ПИСАТЕЛЯ ЛЕОНИДА ДОБЧИНА

    Сообщение эНКа » Сб фев 14, 2009 10:08 pm

    Еще

    Источник: http://esenin.niv.ru/esenin/smert/dobychin.htm

    Среди имен, забытых в советское время, казалось бы, навсегда, имя Леонида Добычина для простого читателя оказалось одним из самых неизвестных, вставших из небытия в годы перестройки. "Второе пришествие" состоялось в конце 1980-х благодаря писателю Вениамину Каверину (1902-1989), хорошо знавшему Добычина в 1920-30-х годах и ленинградскому литературоведу Владимиру Бахтину(1923-2001). Каверин писал о Добычине в своих мемуарных и литературоведческих статьях, в книгах "Собеседник" (1973), "Вечерний день" (1982), "Эпилог" (1989). После смерти Каверина наиболее значительным исследователем и издателем наследия Добычина следует признать В. Бахтина.

    При жизни Добычина были изданы три его книги: сборники рассказов "Встречи с Лиз" (1927), "Портрет" (1931) и повесть "Город Эн" (1935). Сборник рассказов "Матерьял", подготовленный в 1933, издан так и не был.

    Во времена перестройки "Город Эн" вышел небольшой книжечкой в серии "Забытая книга" (серия эта исчезла после распада СССР). Наиболее полно художественная проза Добычина затем была представлена в сборнике "Расколдованный круг" (1990), изданном в Ленинграде. Из последних изданий, вышедших во многом благодаря В. Бахтину в издательстве журнала "Звезда", следует отметить "Писатель Леонид Добычин. Воспоминания. Статьи. Письма" (1996) и Полное собрание сочинений (1999). Однако их тиражи более чем на порядок ниже тиражей времен перестройки.

    В предисловии к книге Добычина, изданной в 1988 г. в ФРГ Каверин писал:

    " В середине двадцатых годов в ленинградском литературном кругу Добычин был заметной фигурой. О нем много спорили. Принадлежность к направлению была в те годы невидимым центром множества важных и второстепенных факторов, из которых складывалась литературная жизнь. Добычин был далек от этого центра:

    Добычин писал о том, что в обыденной жизни проходит незамеченным, о мимолетном, необязательном, встречающемся на каждом шагу. Его крошечные рассказы представляют собой образец бережливости по отношению к каждому слову. Пересказать их невозможно".

    Начальные сведения о жизни Добычина были собраны Бахтиным. Усилиями российских исследователей А.Ф. Белоусова, Э.С. Голубевой и др., проделавших большую работу, имеем более полную картину жизни писателя. Он родился на западе Российской империи в городке Люцин Витебской губернии 5(17) июня 1894 г. Детство и юность прошли в Двинске (ныне Даугавпилс, Латвия), куда семья Добычиных переехала в 1896 г. Отец его был врач, он умер в 1902 г., мать работала акушеркой. В семье было пятеро детей, Леонид был старшим. К этим годам и относится время действия "Города Эн" - главного произведения Добычина, по мнению исследователей его творчества, являвшимся частью будущего романа. После окончания реального училища в 1911 г. он поступил в Петербургский политехнический институт, прошел три курса экономического факультета. В 1917 г. семья Добычиных переехала в Брянск. Как видно, из-за бедности, с 1915 г. Добычин начал трудовую деятельность, сначала в Петрограде, а с 1918 г. в Брянске. Известно, что писатель там жил вместе с родными, в стесненных материальных условиях. Пришлось бывать безработным, затем долгие годы работать на малооплачиваемых чиновничьих должностях.

    В Брянске были написаны его первые рассказы, и в 1924 г. свой первый рукописный сборник он послал известному до революции поэту и литератору М. Кузмину. Ответа не последовало, да и выбор адресата свидетельствовал о некоторой наивности представлений Добычина о литературных авторитетах в условиях советской действительности 1920-х. И все же в этом году состоялась первая публикация Добычина - рассказ "Встречи с Лиз" (опубликован в декабре 1924 г. в 4-м номере "Русского современника").

    Произошло это благодаря Корнею Чуковскому(1882-1969), распознавшего талант неизвестного писателя в потоке материалов, присылаемых в журнал. С его письма автору с сообщением о принятии двух рассказов, у них с Добычиным завязалась многолетняя переписка, перешедшая в близкое знакомство и дружбу. Вскоре Добычин сообщал о своей жизни: "Что я делаю в Брянске? Убиваю уже шесть с половиной лет и не надеюсь, что когда-нибудь это изменится: Давно ли "занимаюсь литературой"? Это похоже на насмешку. Я не занимаюсь литературой. Будни я теряю в канцелярии, дома у меня нет своего стола, нас живет пять человек в одной комнате. Те две-три штучки, которые я написал, я писал летом на улице или когда у меня болело горло и я сидел дома. Книг я никаких не читаю (ибо их здесь нет), кроме аффициальных" (так у автора письма ).

    Журнал "Русский современник" вскоре закрылся под градом обвинений в публикации "нэпманской литературы" и из-за материальных затруднений. Но Корней Чуковский и далее оставался первым читателем Добычина, доброжелательным критиком и в какой-то степени наставником в литературных делах. Пригласил Добычина, бывая в Ленинграде, останавливаться в их семейной квартире. Добычин писал ему в конце декабря 1924 г.: "Корней Иванович, может быть, мне удастся съездить в Петербург: пальто-то у меня есть не в пример Сергееву-Ценскому. От этого я бы сделался умнее и стал бы писать лучше, а то я совсем эскимос, правда, в конце зимы, может быть, удастся".

    В другом письме в январе 1925 г.: "Если Начальники обратят внимание на "Встречи" и найдут их нахальными, очень прошу сообщить мне, по возможности - подробно. В Вашем первом письме я прочел, что стою "на правильной дороге". Я всегда хотел спросить, в чем именно, и всегда забывал. Может быть, Вы когда-нибудь удосужитесь дать мне назидание".

    В конце 1925 г. Добычин побывал у Чуковского, после чего шутливо писал: "Раскаиваюсь, что не ел у Вас яблок и меда: помните Вы предоставили мне эту возможность? Может быть, она уже не повторится".

    Постепенно Л. Добычин входил в литературную жизнь Ленинграда, у него образовался круг, хотя и небольшой, знакомых литераторов. В устройстве рассказов в различные издания ему много помогал писатель М. Слонимский, работавший в журналах и издательствах, занимавший должности в писательских организациях. Будучи, как и Чуковский, вполне лояльным советским писателем, он старался и Добычину помочь вписаться в советский литературный процесс. И до поры до времени, хоть и с трудом, но надежды на это сохранялись.

    В Брянске писалось Добычину трудно, иронизируя над этим, он сообщал в письме Слонимскому: "Лето кончается, а я ничего не сделал. К "Похоронам" с тех пор не прибавил ни строчки. А Вы, должно быть, написали восемь романов". Первой своей книжке Добычин был очень рад, дарил ее знакомым писателям, в первую очередь К. Чуковскому и Ю. Тынянову. Но затем, как замечает Бахтин, с 1927-го по 1929-й и с 1932-го по 1933 не опубликовал ни строчки. В небольшом кругу ленинградских писателей хвалили друг друга, не был исключением и Добычин. Хотя и с иронией (но кому не приятны похвалы) он пишет Чуковскому: "Если Ю. Н. Тынянов еще раз хорошо отзовется о Моем Таланте, то я берусь очень хорошо отзываться о его таланте (я слышал несколько строк из его "Кюхли", когда Вы их читали вслух) перед жителями г. Брянска (губернский город! Центр промышленности с 40 тысячами рабочих!). Корней Иванович, поливайте от времени до времени капусту Моего Таланта своими письмами". Но в официальной прессе хвалебных рецензий не было.

    Вторая книга Добычина во многом повторяла первую, имела 110 страниц и тираж 2000 экз. Наиболее известная рецензия на нее называлась "Позорная книга".

    Ее автор О. Резник ("Литературный Ленинград") не жалел черной краски: "16 истерик (рассказов) этой позорной книги представляют, собственно говоря, разговоры ни о чем. Купола, попы, дьяконы, ладан, церковная благодать, изуверство, увечные герои и утопленники наводняют книгу. Рядом с ними, под их влиятельным шефством, пребывают "идеи" и люди. Чем же нас хочет "удивить" уличный фотограф советской действительности?

    Конечно же, речь идет об обывателях, мещанах, остатках и объедках мелкобуржуазного пира, но по Добычину мир заполнен исключительно зловонием, копотью и смрадом, составляющим печать эпохи <:>.

    Вся книга - опошление лозунгов революции, издевательство над бытом:". Но это еще не был приговор Добычину, такие разносы "попутчиков" и "нэпманов" были не в диковинку со стороны конкурирующих писательских организаций.

    В 1934 году состоялся Первый съезд советских писателей. Прежние писательские организации, зачастую враждующие между собой, были упразднены. Писателей объединили в СП СССР (Союз советских писателей). Друзья Добычина добились его принятия в Союз, а также хлопотали о его переезде в Ленинград. Добычин тоже стремился переехать, известно его письмо Слонимскому, где в шутливой форме ясно выражено это его желание: "Дорогой Михаил Леонидович. Не сочтите нескромностью, что я собираюсь переезжать в Ленинград. Мне отвели комнату : на углу проспекта 25 октября и Володарского. Но будет еще одно заседание комиссии <:>, на которой все это может полететь прахом. Если позволите, очень прошу Вас сделать внушение этой комиссии, чтобы в отношении меня она оставила все без перемен. Ее члены не знают, что я их большой литературный поклонник".

    Летом 1934 г. с третьей попытки переезд состоялся. Добычину выделили комнату в коммунальной квартире по адресу Мойка, 62. Как отмечает Бахтин, впервые в своей жизни он в 40 лет стал жить самостоятельно, работать профессиональным литератором. Полтора года в Ленинграде оказались самыми плодотворными, написаны заключительные две трети "Города Эн", самый большой рассказ "Дикие" и повесть "Шуркина родня".

    "Город Эн" - последняя прижизненная книга Добычина, она стала для него роковой. Рассказ и повесть, несмотря на усилия Добычина, цензурой пропущены не были. Книга была замечена, и в начале 1936 г. оказалась под прицелом развернувшейся в советском обществе кампании по борьбе с формализмом и натурализмом в искусстве. В январе в Доме писателя состоялось заседание дискуссионного клуба прозаиков, посвященное "Городу Эн". О мнении самого автора из газеты "Литературный Ленинград" известно только: "Сообщение его было весьма дискуссионным". О других выступлениях Бахтин сообщает, что Добычина ругали, но топором еще никто не размахивал.

    Попытался что-то сказать в пользу Добычина Слонимский: "Добычин взял материал, уже отработанный в литературе, и показывает его новыми приемами. Но я не отношусь к этому, как к формальному новаторству".

    Один из влиятельных писателей того времени, Константин Федин, за несколько лет до этого отметивший талант Добычина в зарубежном интервью, теперь путался и не сводил концы с концами: "Добычину надо бежать от своей страшной удачи: Книга Добычина действует как художественное произведение. Но когда прочитаешь эту книгу, остается чувство неудовлетворенности. В каждом отдельном эпизоде книги - разительная реалистическая сила. Но сложенные вместе, они перестают действовать".

    Вскоре Добычин убедился, что нападки на него не случайны, и фактически просил совета, как быть дальше, уже было не до шутливости, как обычно в его письмах: ":Вчера вечером Коля Степанов сообщил мне по телефону, что ему только что позвонил Лозинский и объявил, что вычеркивает из сделанной Колей Степановым рецензии (для "Литерат. Соврем.") на "Город Эн" все похвальные места, так как имеется постановление бюро секции критиков эту книжку только ругать. Рецензия, по словам Коли Степанова, была составлена очень осторожно, и похвалы были очень умеренные и косвенные, так как К.С. приблизительно предвидел, где будут зимовать раки.

    Я бы относился ко всему этому с коленопреклонением и прочим, если бы знал, что это делается с какой-то точки зрения или какой-то высоты, но вся высота-то - высота какого-нибудь <:> и точка зрения - его левая нога" (из письма Слонимскому 9 февраля 1936 г). Добавим, что в рецензии не только вычеркивалось, но явно добавлялось, что в книге "слишком много от формалистических ухищрений и объективизма".

    Это письмо Добычин отправил как заказное в Минск, где Слонимский находился на пленуме правления Союза писателей СССР. Неизвестно, что ответил Слонимский, что он мог посоветовать Добычину, но события приближались к трагической развязке. 25 марта в Ленинграде началось официальное мероприятие, которое именовалось литературной конференцией "О борьбе с формализмом и натурализмом". Как писал Бахтин, неожиданно для присутствующих, Добычин оказался не только объектом литературной критики, а был объявлен врагом советской литературы и советской власти.

    Отчет о первом дне был опубликован в газете "Литературный Ленинград" от 27 марта 1936 г. в виде передовой статьи редактора Е. Добина, главного обличителя Добычина на собрании. "Город Эн" назван "произведением, глубоко враждебным нам". Писатель назван "монстром", а его книга характеризуется как "любование прошлым выходца самых реакционных кругов русской буржуазии - верноподданных, черносотенных, религиозных". Далее в статье говорится, что Добычин "сказал несколько маловразумительных слов о прискорбии, с которым он слышит утверждение, что его книгу считают идейно враждебной. Вот и все, что мог сказать Добычин в ответ на политическую оценку его книги, в ответ на суровую критику "Города Эн", формалистическая сущность которой была на собрании доказана". Добина поддержал на собрании критик Берковский: "Добычин - это такой писатель, который либо прозевал все, что произошло за последние девятнадцать лет истории нашей страны, либо делает вид, что прозевал:".

    В. Бахтин считает, что Добычин, как и все в зале, совершенно не был подготовлен к такому повороту событий. Никто из друзей и знакомых Добычина не выступил в тот день в его защиту. Конференция потом продолжалась, заседания проходили 28 марта, 3,5 и 13 апреля. Но Добычин на ней уже не появлялся. По официальным сведениям сначала считали, что он уехал в Лугу, затем - что он покончил жизнь самоубийством. Однако похорон не было, могила его неизвестна. Еще в 1993 г. можно было прочитать, что "Добычин исчез. Обстоятельства его смерти остаются неясными" (Новое литературное обозрение, № 4, 1993).

    Судьба литературного наследия писателя напоминает судьбу творчества многих художников, бедствовавших и страдавших при жизни, и потом через много лет после смерти обретших известность и славу. Сам Добычин относился при жизни к своей "популярности" весьма иронически: "Один раз я вкусил нечто вроде славы: на улице ко мне подошел человек и сказал: - Вы, кажется, являетесь автором одной из книг" (Из писем к М.Л. Слонимскому).

    Теперь о его творчестве в СНГ и за рубежом написано много статей, исследований, диссертаций и даже школьных и студенческих рефератов. В Даугавпилсе регулярно проводятся Добычинские чтения, издается Добычинский сборник. Примечательным событием VIII чтений в 2005 г. стала презентация книги брянского историка культуры Э. Голубевой "Писатель Леонид Добычин и Брянск".

    За рубежом значительный интерес к Добычину возник благодаря поэту, Нобелевскому лауреату, Иосифу Бродскому. В конце 1987 г., спустя некоторое время после Стокгольма, он выступал перед студентами и преподавателями Гарвардского университета. Писатель-эмигрант Аркадий Львов вспоминал об этом эпизоде:

    "-Кого из прозаиков... Бродский не дослушал: - Моя фанаберия - поэзия.

    - Но все-таки, кого вы считаете самым крупным в русской послеоктябрьской прозе?

    Бродский задумался, с разных сторон шли подсказки: Булгаков, Платонов, Бабель, Зощенко...

    -Добычин, - быстро произнес Бродский. - Леонид Добычин.

    Аудитория Добычина не знала. Переспрашивали с недоумением, друг у друга: "Добычин? Леонид Добычин?"

    Оказалось, автор романа "Город Эн", сотня страниц, и двух книжек рассказов. По оценке Бродского, роман гоголевской силы, название из "Мертвых душ" <:>. Провинциальная жизнь. Все происходит, как всегда в русской провинции, точнее, ничего не происходит. Впрочем, произошла революция. У Добычина обостренное чувство семантики. Да, прустовское внимание к мелочи: мелочь перерастает по своему значению главное. Сильна джойсовская нота: сквозь долгое назойливое бормотание прорывается внятное слово. Добычин дружил с обэриутами, но их манифеста - "Смотрите на предмет голыми глазами!" - не разделял. Обэриуты - такое литературное течение в Питере. 20-е годы. Слависты знают. Добычин стоял особняком. Литераторы его боялись. Прозу Бабеля считал "парфюмерной". Да, среди обэриутов был поэт Даниил Хармс. Своеобычный. Увлекался английской поэзией. В сорок первом был арестован в блокадном Ленинграде. Помер в Сибири, в тюремной больнице. Теперь стихи Хармса в домашней библиотеке у каждого школьника".

    Как видим, в это время и у нас в СССР мало кто знал о Добычине. А когда за рубежом стали его издавать, переводить, изучать, спохватились. До этого только Каверин в своих воспоминаниях о Добычине обычно в качестве цитаты приводил целиком какой-нибудь его рассказ. Не балуют издатели Добычина на постсоветском пространстве и ныне. Гораздо больше написано на тему Добычина современными литературоведами и литераторами. Однако, по большому счету, только кажется, что творчество Добычина изучено и разгадано. Это далеко не так, например, почти не изучена сюжетная линия "Города Эн", связанная с Евпаторией.


    II

    В свою очередь эта линия имеет важное значение для общего сюжета произведения (возможно, что романом называл его Добычин в ироническом смысле). Недаром подчеркивается связь с "Мертвыми душами", которые сам Гоголь назвал поэмой. Рассказ идет от первого лица, охвачен период от начала 20-го века до 1911 г. глазами мальчика из обычной семьи, принадлежащей, по современному определению, к "среднему классу" в обычном провинциальном городке Двинске. Думается, жизнь в Евпатории того времени отличалась немногим. Сближает эти города и то, что в них жили люди разных национальностей и разных религий.

    Вот и повествование начинается с "престольного праздника Богородицы скорбящих". Служба проходит в тюремной церкви, как видно главной православной в городе, при этом "с хоров <:> смотрели арестанты". Сюда в дождливый день приходит герой (далее обозначим его как Л.) и его "маман" со своей подругой акушеркой Анной Львовной Лей. По дороге они замечают, что появилось новое лицо в городе - "внушительная дама в меховом воротнике <:>, ее смуглое лицо было похоже на картинку Чичикова". Мальчику лет шесть-семь, но он уже сам читает в книге "как Чичиков приехал в город Эн и всем понравился. Как заложили бричку и поехали к помещикам и что там ели. Как Манилов полюбил его и, стоя на крыльце, мечтал, что государь узнает об их дружбе и пожалует их генералами".

    Вскоре "маман" знакомится с "дамой-Чичиков", "инженершей" Кармановой, а Л. с ее сыном Сержем Кармановым. Мальчики начинают дружить, их матери тоже подружились, и они ходят в гости друг к другу. Сам инженер Карманов ("ростом он был ниже дам <:> на пуговицах у него были якори и топоры") довольно состоятелен, упоминается, что их семья нанимала квартиру из десяти комнат. Отец Л. этой дружбы не одобряет: "Он не любил тех, кто богаче нас. Он и с Кармановым, хотя маман и приставала постоянно, не знакомился".

    Характерно, что хотя на страницах книги возникает много персонажей с разными именами и фамилиями, имена рассказчика и его родителей остаются неизвестными. Таков, как видно замысел Добычина: показать обычную, среднюю, безликую семью того времени. "Город Эн" не является сугубо автобиографическим произведением, с биографией Добычина совпадают только некоторые детали. Отец Л. тоже врач, и вскоре он умирает ("Этой осенью заразился на вскрытии и умер отец"), и в том же 1902 г., когда сыну лет восемь. Из дома, где Кармановы тоже снимали квартиру, приходится переезжать, а "маман" по протекции инженера идет работать на телеграф. И хотя их дружба с Кармановыми продолжается, что-то изменилось. Это видно в том, как Серж знакомит Л. с девочкой, Натали Сиу, которая будет часто занимать его мысли: "- Это сын одной телеграфистки,- рекомендовал он меня".

    Также малозаметно поначалу возникает крымская тема, а затем и Евпатория. Одна из "представительных" посетительниц Кармановых "опиралась на посох. На нем были рожки и надпись "Крим?". Инженерша подсела к ней, и они говорили <:>, что вообще хорошо бы распродать все и выехать". Но сразу Кармановы не уехали. "Им подвернулось недорого место вблизи Евпатории и они собирались построить там доходную дачу". Хотя Добычин не указывает нигде дат, их можно определить по тем событиям, которые упоминаются. Вот заключен мир с Японией, значит это август 1905 г., и инженерша уже ездит в Евпаторию: "Миру мы очень обрадовались, но Карманова, возвратившаяся из Евпатории, расхолодила нас. <:> Серж давал мне смотреть "модель дачи" - деревянную, с настоящими стеклами в окнах".

    Как и во многих городах, в Двинске тоже происходят революционные события, есть жертвы. "Мы не раз начинали и снова бросали учиться. Мы стали употреблять слова "митинг", "черносотенец", "апельсин", "шпик". <:> У маман тоже иногда бывали забастовки. Она была "правая", но бастовала охотно. Она рассказала мне раз, что начальник ее был на митинге и решил не ходить туда больше, потому что, пока он там был, он там чувствовал, что соглашается с непозволительными рассуждениями. Мы похвалили его". Такое описание событий 1905 г. с точки зрения обычных обывателей не могло не раздражать партийное руководство. Эти события, как и 1917 год, полагалось описывать патетически-героически, наподобие того, как еще недавно нам пытались преподнести события "оранжевой революции".

    События 1905 г. принесли несчастье Кармановым, в инженера "по дороге из конторы домой кто-то выстрелил и он умер через четверть часа". Друзьям вскоре приходится расставаться. "Инженерша уже побывала в Москве и сыскала квартиру".

    Л. все еще идиллически описывает и дружбу и расставание: "Кармановы сели в вагон. Поезд тронулся. Мы помахали ему. "Серж, Серж, ах Серж, - не успел я ему сказать, - Серж, ты будешь ли помнить меня так, как я буду помнить тебя?".

    Теперь на уроках Л. пишет своему другу письма, где среди прочего есть такие строчки: "Слыхал ли ты, Серж, будто Чичиков и все жители города Эн и Манилов - мерзавцы? Нас этому учат в училище. Я посмеялся над этим". Как видим, Л. все еще лелеет свою детскую мечту о городе Эн. С другой стороны, высмеивается прямолинейное истолкование гоголевского произведения. Стал бы Гоголь называть его поэмой, если бы оно было только о "мерзавцах"? Письма свои Л. не отсылает, а рвет и бросает за шкаф, так как по причине того, что "не было денег на марки, маман перед отправкой читала бы их". Л. начинает взрослеть, и у него появляются секреты и тайны от матери.

    Наступил 1907 год. "Подходила весна. От Кармановых я получил предложение провести с ними лето. Они обещали заехать за мной. Маман изготовила мне полосатые трусики".

    Нет смысла пересказывать дальнейшие события. Подобно Каверину, приведем в качестве цитаты главку из "Города Эн", дав ей название "Поездка в Евпаторию". Упоминаемые в тексте "деньги Чигельдеевой" завещала Л. знакомая его матери. Из отрывка мы узнаем о том, как проводили время в Евпатории отдыхающие. У Кармановых были "дача" и "флигель". Находились они, по сведениям А. Ф. Белоусова, на Третьей Продольной улице (ныне ул. Горького), 37(по-видимому, это не номер дома, а номер дачного участка площадью примерно гектар). "Хиромант" находился, скорее всего, в старом городе. Упоминается биллиардная, "крем Петровой". "Караат" означает на крымскотатарском "черная лошадь". "Чадры" - это не настоящие мусульманские чадры, их не носили( тем более караимские дамы - караимы не мусульмане), а какая-то стилизация под "Восток", из прозрачной материи ("газа").

    А.Ф. Белоусов, один из ведущих исследователей творчества Добычина, сообщил, что прототипом Карманова был инженер Николай Павлович Боряев. Прототип "инженерши" - его жена Екатерина Дмитриевна (урожденная Рычкова), прототип Сержа - их сын Дмитрий. Возможно, опытным городским краеведам эти сведения позволят определить местонахождение дачи (приобретена в 1904 г.), хотя по данным краеведа В.М. Заскоки она не сохранилась. Сейчас установлено, что указанные Добычиным в произведениях детали и события, связанные с Двинском и Брянском, очень точны. Возможно, то же касается и Евпатории. Например, фамилия "караимской дамы" Туршу вполне реальна, сохранился и евпаторийский дом семьи Туршу. А по сведениям Белоусова, в Двинске были свои Туршу - и очень известные. Вероятно, в то время связь Евпатории с Двинском была более тесной, чем нам теперь известно.

    В плане развития сюжета "Города Эн" приведенный отрывок играет существенную роль. Для Л., несомненно, Евпатория была надеждой на воплощение его мечты об идиллической жизни с другом Сержем. Из отрывка уже чувствуется его разочарование. А возвратившись в Двинск, на чьих-то похоронах, он встречает своего знакомого и ровесника Андрея. "На кладбище, возле могилы Карманова, вспомнив, я рассказал, как в то время, когда я гостил в Евпатории, Сержу покупали одной булкой больше, чем мне, и объясняли при этом, что платят за лишнюю из его собственных средств. Отстав от процессии, мы посмеялись".

    Так в Евпатории закончились детская дружба и детские мечты. Далее описывается, как Л. взрослеет. Евпатория еще эпизодически появляется в связи с Кармановыми. На масленицу 1909 г. по их приглашению Л. побывал в Москве. Но этой поездке в книге уделено гораздо меньше внимания, чем евпаторийской, и о городе Эн уже не вспоминается: "- Серж, помнишь, - сказал я, - когда-то ты научил меня песенке о мадаме Фу-Фу.

    Мы приятно настроились, вспомнили кое о чем. О дружбе, которая прежде была между нами, мы не вспоминали".

    Но вскоре произошло событие, заставившее Л. ее вспомнить, но уже по-другому поводу: "Прошло, оказалось, сто лет от рождения Гоголя. В школе устроен был акт. За обедней отец Николай прочел проповедь. В ней он советовал нам подражать "Гоголю как сыну церкви". Потом он служил панихиду. Затем мы спустились в гимнастический зал. Там директор, цитируя "Тройку", сказал кое-что. Старшеклассники произносили отрывки. Учитель словесности продекламировал оду, которую сам сочинил. Потом певчие спели ее. Я был тронут. Я думал о городе Эн, вспоминал свое детство". Ирония автора и в том, что детство вспоминает подросток 15 лет.

    Последние упоминания о Евпатории связаны с трагическим событием, произошедшим с общей знакомой по Двинску, тоже переехавшей в Москву. Вначале сообщается: "От Кармановых мы получили письмо. Оно было какое-то толстое, и можно было подумать, что в нем есть что-то нежелательное. Я расклеил его. В нем написано было, что Ольга Кускова сейчас в Евпатории и Серж начал "жить" с ней, что "раз уж у него такой темперамент, то пусть лучше с ней, чем бог знает с кем", и что Карманова даже делает ей небольшие подарки". Потом Л. упоминает: "Я думал об Ольге Кусковой, и мне было жаль ее". И вскоре следует эпизод, который подается как обыденный, вроде бы не затрагивающий души (мертвые?) героев повествования: "Карманова, у которой еще оставались здесь кое-какие дела, прикатила и прожила у нас несколько дней. Благодушная, улыбаясь приятно, она поднесла маман "Библию". - Тут есть такое! - сказала она. Я подслушал кое-что, когда дамы, сияющие, обнявшись, удалились к маман. Оказалось, что Ольги Кусковой уже нет в живых. Она плохо понимала свое положение, и инженерша принуждена была с ней обстоятельно поговорить. А она показала себя недотрогой. Отправилась на железнодорожную насыпь, накинула полотняный мешок себе на голову и, устроясь на рельсах, дала переехать себя пассажирскому поезду". Неясно, где это произошло, но скорее в Москве, в Евпатории тогда еще не было железной дороги.

    Как всегда, своего авторского отношения к событию и участникам Добычин прямо не выражает, в чем его часто упрекали. Но в конце главы Л. уже сильно изменился: "В эту зиму со мной не случилось ничего интересного. Разочарованный, ожесточенный, оттолкнутый, я уже не соблазнялся примером Чичикова и Манилова. Я теперь издевался над дружбой:".

    И все же нельзя считать "Город Эн" пессимистическим произведением. Оно многозначно и многопланово, как и гоголевские творения, хотя написано совсем иным языком. Ведь и Гоголь, окажись он в нашем времени, писал бы по-другому. "Город Эн" заставляет вспомнить идеи Ю. Тынянова в его работе "Гоголь и Достоевский" (1921). Тынянов считал, что "всякая литературная преемственность есть прежде всего борьба, разрушение старого целого и новая стройка старых элементов". Эти идеи просматриваются в творчестве Добычина, а Тынянов был одним из немногих литераторов, которых он уважал.

    Можно только пожалеть, что не довелось Добычину рассказать о дальнейшей судьбе героев книги. В конце ее Л. внезапно совершает открытие: у него плохое зрение, и никто этого не замечал, даже его мать. Это дает ему надежду на что-то новое в жизни: "В тот же день побывал я у глазного врача и надел н? нос ст?кла. <:> Вечером, когда стало темно, я увидел, что звезд очень много и что у них есть лучи. Я стал думать о том, что до этого все, что я видел, я видел неправильно. Мне интересно бы было увидеть теперь Натали и узнать, какова она. Но Натали далеко была. Лето она в этом году проводила в Одессе".

    Этим заканчивается "Город Эн" и мы уже никогда не узнаем, как изменилась жизнь Л., когда он стал видеть "правильно".


    III

    В годы перестройки казалось - теперь выяснится, что действительно произошло с Добычиным после того злополучного собрания 25 марта 1936 года. О его смерти Каверин смог впервые написать только в 1988 г. для издания в ФРГ (статья была напечатана в журнале "Звезда" №4 лишь в 1992 г.) и затем в книге "Эпилог", вышедшей в 1989 г., в год смерти ее автора. "В 1936 г. Л. Добычин покончил с собой, оставив строго деловую записку Н.К. Чуковскому (сын К. Чуковского, тоже писатель - прим. авт.), в которой не упоминалось о его трагическом решении. История его безвременной кончины, его гибель не должны быть забыты. Он покончил самоубийством, но на деле был беспощадно убит".

    Статья В. Бахтина "Судьба писателя Л. Добычина" была напечатана в 1989 г. ("Звезда", №9). В ней были приведены некоторые подробности: "В конце марта 1936 г. после собрания, на котором его безжалостно и несправедливо проработали, Добычин исчез, никто его уже больше не видел. Судя по всему, он покончил с собой. Сведения, собранные по крупицам, рисуют такую картину: из Дома писателя он вернулся к себе (ночью по телефону с ним говорили Чуковские); на столе разложил книги, не принадлежащие ему, с записочкой в каждой - кому возвратить (рассказала вдова поэта Бенедикта Лифшица Екатерина Константиновна); еще раньше, как вспомнил Л. Рахманов, он отдал мелкие долги; затем отправил матери в Брянск свои часы и кой-какие вещи:. С ее обеспокоенного письма и открылось исчезновение Леонида Ивановича Добычина".

    Комментаторы сборника "Расколдованный круг" кое-что уточняли: "В ночь с 25 на 26 марта с Добычиным разговаривала по телефону Марина Чуковская, 26-го днем - Каверин. Последняя фраза последнего его письма (Николаю Чуковскому): "А меня не ищите, я отправляюсь в далекие края". <:> Каверин несколько раз утверждал, что тело его было обнаружено много позже в Неве. Однако никаких документальных подтверждений эта версия пока не имеет".

    Для советского человека, привыкшего читать между строк, было ясно, что темнят здесь уважаемые наши литераторы. Цензура тогда еще действовала, и самое смелое, что могли допустить в печать - это обвинение собратьев-писателей, что довели человека до самоубийства. Но для объективной оценки произошедшего требуется рассмотрение различных версий, а здесь произошло явное зацикливание только на одной.

    В самом деле, человек исчез, ничего похожего на предсмертную записку не оставил, тело не найдено, но вместо того, чтобы признать его без вести пропавшим, присваивают ему "почетное звание" самоубийцы. Когда несколько лет назад вновь стал читать о Добычине, надеялся, что правда о его судьбе уже известна.

    Но оказалось, что по-прежнему у пишущих о Добычине концы с концами не сходятся, не говоря уже о том, что написана масса вздора, чепухи и вранья. На этой почве отличились и такие популярные писатели, как В. Ерофеев и Акунин. Первый выставил на своем сайте в Интернете статью, в которой без всяких оснований утверждает: ":через несколько месяцев после исчезновения писателя его тело было выловлено в Неве". А вот как вторит Акунин (Чхартишвили) в книге "Писатель и самоубийство": "Хотя тела не нашли, люди, хорошо знавшие Добычина, были совершенно уверены, что он не скрылся, а именно покончил с собой. "Его самоубийство, - пишет В. Каверин, - похоже на японское харакири, когда униженный вспарывает себе живот мечом, если нет другой возможности сохранить свою честь".

    Только писатель может ради красного словца, ради своей, как ему кажется, удачной выдумки, соединить в одно "харакири" и самоутопление. Есть у Каверина эти строки, и их сразу отмечаешь у уважаемого писателя, настолько фальшиво и высокопарно они звучат. В России, в отличие от Японии, самоубийство всегда осуждалось и считалось уделом слабодушных людей, часто действующих в состоянии аффекта, горячки и т.п.

    Добычин был совсем другим человеком. Уподоблять писателя его же персонажу Ольге Кусковой, единственной самоубийце в его произведениях, просто смешно. Добычин не мог считать себя "недотрогой" и не понимать, что самоубийством он дал бы повод порадоваться врагам, стать предметом злорадства и насмешек после смерти.

    Когда на исходе перестройки Каверин и Бахтин писали о Добычине, вину за то, что произошло, они вольно или невольно возлагали на секретариат Ленинградского отделения Союза писателей, на Добина и Берковского. Тогда полагалось делать вид, что "мудрая" партия ни при чем, просто одни писатели в своем верноподданичестве перестарались, а другие испугались и молчали. На самом деле такие мероприятия не могли быть пущены на самотек, всем руководили партийные органы, а дела об антисоветчине не могли обойтись без вмешательства НКВД. Это подтвердилось, когда в 1996 г. А.В. Блюм опубликовал в "Звезде" статью "Искусство идет впереди, конвой идет сзади: Дискуссия о формализме 1936 г. глазами и ушами стукачей". В ней представлены спецсообщения Секретно-политического отдела госбезопасности на имя А.А. Жданова и других секретарей Обкома ВКП(б). Это и был тот уровень, на котором решалась судьба Добычина. О настроениях и разговорах своих собратьев исправно доносили литераторы, именовавшиеся "наши источники" (сокращенно н/и).

    Из спецсообщения от 28 марта 1936 г. следует, что на собрании 25 марта было около 400 человек. Выступление критика Добина (члена партии) оценивается положительно, а по поводу другого критика сказано: "Внешне выступление Берковского было конкретно (объект - Добычин), но по существу не затронувшим того, кого нужно". Получается, что ход собрания был неожиданным и для чекистов. Однако не следует думать, что Добин и Берковский действовали самостоятельно.

    В Ленинграде в то время всем заправлял Жданов, верный выдвиженец Сталина. После убийства Кирова 1 декабря 1934 г. он стал первым секретарем Ленинградского обкома и горкома партии. 4 декабря было принято постановление о ведении дел о терроризме в ускоренном порядке, что фактически давало право НКВД на любые методы борьбы с "врагами народа", в том числе и негласное "право на убийство".

    Жданов и был призван навести порядок, и он постоянно требовал усиления борьбы с врагами на всех уровнях. С другой стороны Жданов еще до Ленинграда успешно проявил себя в деле партийного руководства деятелями советского искусства, он непосредственно "дирижировал" при создании Союза писателей СССР и при проведении первого съезда этого Союза в августе 1934 г. Именно Жданов, выступая на этом съезде, определил сущность социалистического реализма и задачи советской литературы. Отчитывался и получал указания при этом непосредственно у Сталина. Теперь опубликована их секретная переписка того периода. Председателем Союза был избран Горький, который часто "капризничал" и имел свое мнение, как сообщал Сталину Жданов.

    Поэтому ход такого важного мероприятия всесоюзного значения не мог обойтись без контроля партийных органов и самого Жданова, а чекистов о его деталях заранее не информировали. Вот почему по итогам первого дня они делают удививший их и многих литераторов вывод: ":Добычин был превращен в центральную фигуру первого тура дискуссии". Более того, в дальнейших донесениях приводятся трезвые мнения (в кулуарах), что Добычин не имеет отношения к формализму и его книга не является антисоветской. "В беседе с н/и писательница Тагер Е.М. говорила: ":Я заранее знала, что формализм будет приписываться огульно. Добычин - это жертва вечерняя. Надо было на ком-то отыграться, вот и выбрали его. А книжка его хорошая, и совсем никак не классово-враждебная".

    Критик Друзин считает, что книжка Добычина "Город Эн" хорошая и ругают его без оснований". Так что дискуссия о формализме послужила ширмой для расправы с инакомыслием, и выбор пал на Добычина не случайно.

    Потому вполне оправданно заявление Добычина и его уход с собрания. Существуют воспоминания некоторых очевидцев, что он был при этом "белее мела и его шатало". Что ж удивительного, человек мог переволноваться, у него могло быть больное сердце, ведь нередко людей так и до инфаркта доводили. Но заметим, что и в спецдонесениях, и в воспоминаниях Каверина, напротив, говорится о спокойствии Добычина.

    Далее в донесениях находим источник версии о самоубийстве: "26.3 в кругах работников Гослитиздата распространился слух, что О. Форш выразила свое опасение, что Добычин после такой резкой критики может покончить самоубийством, так как он находится в состоянии сильного расстройства".

    Наивно полагать, как делают многие исследователи, что в спецдонесениях открытым текстом сообщались только правдивые сведения, хотя они имеют гриф "Сов. Секретно". Это были бюрократические документы, необходимые для отчета НКВД перед партийным руководством о своей работе. Как и большинство советских открытых или закрытых документов, они содержали ложь и приписки, многое в них читалось между строк. Так осуществлялись партийный контроль и руководящая роль партии. Указания партийного руководства в основном давались негласно при личном общении, по телефону или в секретной переписке. Ими и была решена судьба Добычина. Поэтому партия всегда была права, а чекисты не могли потом оправдываться тем, что выполняли указание партии. На самом деле для решения серьезных вопросов начальник НКВД лично или по телефону общался со Ждановым и другими партийными секретарями. Анализируя, как менялось содержание донесений, нетрудно понять, какие указания поступали в НКВД.

    Чекистам дали понять, что Добычин тот, "кого нужно", и в спецдонесении № 124612 от 29 марта 1936 г. появляется: ":писатель Добычин высказывал намерение уехать из Ленинграда в связи с тем, что он потерял надежду на восстановление своего положения. 28.III. с.г. в 11 ч. 30 мин. Добычин действительно покинул свою квартиру, оставив все свои документы, в том числе паспорт, а также ключи от квартиры. При этом Добычин заявил, что в Ленинград он не вернется. Ранее он высказывал намерение выехать в Ташкент или Брянск".

    Заметим, что это соответствует тому письму, что отправил Добычин Н. Чуковскому. Но странным выглядит то, что человек, собираясь уезжать, оставляет все документы. Думается, Добычин был уже арестован, или временно задержан. Можно не сомневаться, что чекистами учитывалась возможность того, что Ленинград находится близко к границе и попытки уйти за рубеж были нередки. Поэтому в донесении неявно скрыт вопрос к партийному руководству, что делать с Добычиным дальше? В принципе по таким делам обычно давали всего лишь несколько лет ссылки в отдаленные области. Могли и вообще отпустить, если бы Добычин согласился сотрудничать с НКВД.

    Но в этот же день появляется донесение №124623, полностью посвященное Добычину. Зная, что писатель не случайно оказался объектом травли, чекисты готовят "матерьял" на писателя: "Добычин прорабатывался нами, как антисоветски настроенный, автор ряда запрещенных органами цензуры произведений. Добычин имеет связь с группой формалистов, в частности с Эйхенбаумом Б.М. и Кавериным В.А.". Далее в донесении приводятся клички двух н/и: "Морской", наиболее активный, который прощался с Добычиным в квартире, и "Измайлов", сообщивший о заявлении писателя, что "у него есть "шило в мешке" против современности".

    Как заметил А.В. Блюм, спецсообщения имеют следы внимательного чтения, возможно самого Жданова, отчеркивания абзацев, подчеркивания слов и фраз. Вот что было отмечено в этом донесении: "После того, как были осуждены за к.-р. (контрреволюционную) деятельность ряд писателей: Остров, Уксусов и др., Добычин принимал активное участие в организации им материальной помощи, давая деньги сам и обращаясь к ряду писателей.

    В донесениях агентуры отмечалось и ранее о намерении Добычина Л. И. покончить самоубийством".

    Все это выглядит так, как будто чекисты предлагают партийному руководству способ "решить проблему" Добычина. На эту мысль наводит и окончание донесения: "Перед уходом из квартиры 28.III с.г. Добычин сказал "Морскому", что "револьвера у него нет и он попробует покончить с собой более примитивным способом".

    Через уголовный розыск приняты меры к установлению местонахождения Добычина Л.И.".

    Фактически уже у чекистов развязаны руки, достаточно телефонного звонка или намека от руководства, и тело "самоубийцы" будет "обнаружено" уголовным розыском. Заметим, что сообщения н/и могут быть абсолютно лживы, написаны по принципу "чего изволите". Не стоит верить и тому, что Добычин мог ускользнуть из поля зрения чекистов. Вероятнее всего, он был арестован дома или сразу на выходе из квартиры. Представьте, если бы после всего, Добычин вдруг объявился за границей. Такой конфуз Сталин никому бы не простил. А чекистам, которым под силу было убийство Троцкого в Мексике, провернуть "дело" с Добычиным ничего не стоило. Государственная машина четко работала по принципу "нет человека - нет проблемы". В следующем сообщении повторялись слухи о самоубийстве и о том, что неизвестно, где Добычин. Но мысль о "самоубийстве" партийному руководству, как видно не понравилась. Это могло вызвать нежелательные эмоции многих людей, привлечь внимание к этому делу и к Добычину как человеку и писателю. Недаром н/и уже сообщали: ""Продолжает циркулировать версия о самоубийстве Добычина. Писатель Спасский С.Д. в частной беседе заявил: "Если такая вещь произошла, то нужно разогнать дискуссию и Правление Союза".

    И вот в донесении от 1 апреля неожиданно находим, что "антисоветчик" якобы все еще гуляет на свободе: "Агентурно установлено, что "покинувший" свою квартиру 28 марта писатель Добычин в данное время находится в Луге и имеет намерение там задержаться. Свое местонахождение Добычин тщательно скрывает. Дано указание Лужскому РО НКВД об установлении наблюдения за поведением Добычина Л.И.".

    Затем 2 апреля: "Разговоры по поводу "самоубийства" Добычина начинают затихать и сменились версией, что "он обижен дискуссией, поэтому отказался от дальнейшего участия в ней и уехал за город". И последнее сообщение, где говорится о Добычине от 3 апреля 1936 г. №124658: "1 апреля в адрес Правления Союза Писателей поступило письмо матери Добычина Л.И., в котором она пишет, что "не знает, чем объяснить пересылку ей сыном вещей, вплоть до карманных часов и просит сообщить, что с ним случилось".<:> Принятые меры по установлению адреса Добычина в Луге пока результатов не дали. Розыск продолжается".

    По мнению автора этой статьи, именно эти донесения свидетельствуют, что Добычин не покидал свою квартиру и не совершал самоубийства, поэтому эти слова и взяты в донесении в кавычки (курсив автора). А что же тогда было? Тайный арест, скорее всего в ночь с 27 на 28 марта, и "исчезновение" под контролем НКВД, т.е. убийство. Возможно ли это?

    Вот примеры. В сборнике "Расколдованный круг" представлено, кроме Добычина, творчество ленинградских писателей В.М. Андреева и Н.В. Баршева. О Баршеве известно, что он был репрессирован в 1937 г. и умер на Колыме меньше, чем год спустя. Могила неизвестна.

    Андреев был популярным писателем, о нем одобрительно отзывался Горький. В молодые годы участвовал в революционном движении, находился в ссылке в Туруханском крае, откуда бежал. В 1940 г. пишет повесть "О пребывании в Туруханском крае И.В. Сталина и событиях, связанных с организацией его побега в 1911 г.", рукопись посылает Сталину. Был получен ответ: ":Этим хвастаться не надо. Рукопись оставляю. Сталин." В декабре 1941 г. Андреев вышел из дома и не вернулся. Соседи видели, как его сажали в машину. Дата его гибели не установлена, а в советской Краткой литературной энциклопедии 1962 г. бездоказательно утверждается "погиб на фронте".

    И в 1936 г. не все "верили" в самоубийство Добычина. Одним из них был вышеупомянутый Даниил Хармс. В 1929 г. он и Каверин готовили сборник "Ванна Архимеда", в котором вместе с другими писателями и поэтами предполагалось участие Добычина. Об этом Леонид Иванович упоминает в письме Слонимскому: "А я - тоже новатор. Это очень мило, и я на всякий случай даже сохранил - показать кому-нибудь". Но Хармс вскоре был изгнан из "взрослой литературы" (сборник не состоялся) и после отбытия ссылки вынужден был работать для детских изданий. Через год после "исчезновения" Добычина в детском журнале "Чиж" (№3, 1937) появилось стихотворение Хармса с подзаголовком "песенка".


    Из дома вышел человек
    С дубинкой и мешком
    И в дальний путь,
    И в дальний путь
    Отправился пешком.

    Он шел все прямо и вперед
    И все вперед глядел.
    Не спал, не пил,
    Не пил, не спал,
    Не спал, не пил, не ел.

    И вот однажды на заре
    Вошел он в темный лес.
    И с той поры,
    И с той поры,
    И с той поры исчез.

    Но если как-нибудь его
    Случится встретить вам,
    Тогда скорей,
    Тогда скорей,
    Скорей скажите нам.
    Это не прошло незамеченным, и имело последствия для Хармса. В течение года его не печатали. В дневнике Хармса есть запись от 1 июня 1937 г.: "В Детиздате придрались к каким-то моим стихам и начали меня травить. Меня перестали печатать. Мне не выплачивают деньги, мотивируя какими-то странными задержками. Я чувствую, что там происходит что-то тайное, злое. Нам нечего есть. Мы страшно голодаем. Я знаю, что мне пришел конец". После этого в его записях - обреченность, ощущение неминуемой беды. Его арестовали в августе 1941 г. Долгие годы считалось, что потом вместе с другими заключенными он был эвакуирован и умер в больнице в Новосибирске в 1942 г. Но в последнее время в новосибирской прессе появились сообщения, что следов Хармса в Новосибирске отыскать не удалось. Скорее всего, его убили тогда же в 1941:

    5 апреля 1936 г. состоялось последнее заседание дискуссии, "центральным моментом" были выступления писателей К. Федина и Алексея Толстого. Недавние друзья и даже собутыльники теперь глухо враждовали, не упуская случая нанести урон противнику. Явное преимущество было на стороне Толстого. Он был не только самым влиятельным человеком в литературных кругах Ленинграда, но и вторым по влиятельности человеком в Союзе писателей после Горького. Ему ничего не стоило, как организовать травлю Добычина, согласовав с НКВД и партийным руководством, так и в любой момент ее прекратить, просто шикнув на таких, как Добин и Берковский. Фактически он это и сделал 5 апреля, перечеркнув предыдущие выступления, но при этом окончательно похоронив Добычина как писателя плохого, скучного, неинтересного. А, мол, Федин сотоварищи сначала необоснованно захваливав Добычина, в трудный момент его предали, никак не выступив в его защиту.

    Отметим несостоятельный благостный взгляд на выступление Толстого в публикациях В. Бахтина. Ведь известно было по рассказам писателей того времени, что Толстой, по крайней мере, участвовал в травле Добычина. По мнению Бахтина "Толстой не добивал Добычина, а, наоборот, постарался снять с него политические обвинения и обвинения в формализме". Также непонятно, на каком основании Бахтин считал, что Толстой "не знал 5 апреля, что Добычина уже нет, что он ушел не только из Дома писателя". Без сомнения, все, что знали партийные руководители и НКВД, было известно и Толстому, а его выступление согласовано со Ждановым.

    Так что партийное начальство осталось довольно тем, как Толстой управлялся с ленинградскими литераторами. Вскоре после "исчезновения" Добычина, 18 июня 1936 г. Горький умер при загадочных обстоятельствах, его смерть стала потом одним из главных обвинений нового "врага народа", тогдашнего руководителя НКВД Ягоды. После смерти Горького его место в руководстве Союза писателей занял Алексей Толстой, переехавший в Москву и ставший депутатом Верховного Совета СССР. До своей смерти в 1945 г. он оставался первым человеком в советской писательской иерархии.

    Но не только Толстого вольно или невольно "выгораживал" Бахтин. Он считает, что друзья не предали Добычина, ведь они после речи Толстого выступили с возражениями. Однако это уже был всего лишь спор о литературных вкусах. Последнее слово осталось за Толстым. Хотя "Город Эн" никогда не был отнесен к запрещенным книгам, а Добычин к запрещенным писателям, государство и литературный официоз предали его забвению.

    А вот Каверин честно оценивает: "Почему никто - и я в том числе - не выступил в защиту Добычина: <:>. Конечно, трусили - ведь за подобными выступлениями сразу же выступало понятие "группа", и начинало попахивать находившимся в двух шагах Большим домом". И осмелились что-то сказать только 5 апреля после выступления Толстого. Но это были уже не выступления в защиту Добычина, а выступления в защиту самих себя от обвинений в трусости и предательстве. В спецдонесении от 10 апреля отмечается: "Резкое выступление Толстого А.Н. вызвало негодование писателей Федина К.А., Слонимского М.Л., Чуковского Н.К. и др.". Каверину запомнилось мнение жены Федина: " - Каков подлец! - громко сказала она о Толстом, не обращая внимания на присутствующих. (Это было в переполненном коридоре.) - Вы еще его не знаете! Такой может ночью подкрасться на цыпочках, задушить подушкой, а потом сказать, что так и было. Иуда!..". Поэтому не будем следовать Бахтину и умиляться Толстому, современники его знали лучше. А его связи с "органами" известны с начала 20-х годов, когда ОГПУ содержало в Берлине газету "Накануне", а Толстой редактировал ее литературное приложение.

    Свою роль фактического "председателя" на дискуссии-чистке Толстой попытался на первом заседании замаскировать, Добин и его назвал в числе формалистов! Толстой выступил с "самокритикой". Ясно, что это было "театром", показывался пример формалистам, чтобы они тоже каялись и "самокритиковались". Вспомним рассказ Добычина "Матерьял": "Председатель был шутник и публика покатывалась". Но у Толстого шутка такого успеха не имела, это отмечается даже в спецсообщениях о разговорах в кулуарах: "Гуковский Г.А. (формалист): "Конечно, это не серьезно, но это немножко оживило и развлекло. Только немножко неудобно, когда большой писатель выступает на таком уровне, как будто для него суть вопроса недоступна". Форш О.Д.: "Алешка нахал. Назвал свою халтурщину формализмом, да еще умело сделанной, и думает, что все вопросы решил: и говорил не весть как умно:" Б.М. Эйхенбаум (вождь формализма): "Что же вы хотите. Толстому можно и пошалить". Дискуссия приняла явно неправильное направление".

    Но это чекисты вначале так думали. За ниточки дергали все же Жданов и Толстой. А ставившие визы на спецдонесениях начальник УНКВД ЛО комиссар госбезопасности 1 ранга Л.М. Заковский и начальник СПО УГБ майор госбезопасности Г.А. Лупекин в 1938-1939 гг. были расстреляны.

    А что же известно о писателях-стукачах? Их имена еще остаются неназванными. И здесь нельзя согласиться с Бахтиным, когда в одной из статей ("Звезда", N9, 1998) он резюмирует: "Несложно назвать сегодня того, кто скрыт за кличкой "Морской", но - не хочется. Этот несчастный человек, который, конечно, не по своей воле стал осведомителем, вскоре был арестован и расстрелян". Несостоятельным выглядит и мнение А. Арьева, высказанное в его статье "Встречи с Л." ("Новый мир", №12, 1996): "Легко вычислить фамилию этого человека, тем более что его "дружескими заботами" не оставлены и другие ленинградские писатели одного, в общем, круга. Согласимся все же снова с В. С. Бахтиным: делать этого не стоит, если есть хотя бы один шанс из четырехсот ошибиться". Несколько иное мнение высказал А. В. Блюм: "Морской" состоял в близких и даже дружеских отношениях со своим "объектом" <:>. Кому еще мог загнанный в угол писатель, решившись расстаться с жизнью, оставить последние распоряжения, передать комнату и документы (см. донесение от 29 марта)? Конечно, только самому близкому человеку, другу: В свете этого постоянные доносы "Морского" на Добычина выглядят особенно омерзительно". И поэтому, делает вывод Блюм: "Родина (по Солженицыну) должна знать своих стукачей"!

    Уважаемые литераторы не замечают, что придерживаются "двойных стандартов" по отношению к Добычину и его окружению: Добычина допустимо подозревать в самоубийстве, а вот его друзей и "друзей" ни в чем подозревать нельзя, пусть уж лучше все будут под подозрением. Автору этой статьи такая позиция кажется сродни той же трусости, о которой сказал Каверин. Поскольку архивы бывшего КГБ и поныне закрыты, то без новых версий и подозрений мы никогда выйдем из замкнутого круга всего лишь одной, ничем не подкрепленной версии.

    Так ли уж сложно вычислить стукачей любознательному читателю, имеющему доступ к уже опубликованным материалам? О каких четырехстах шансах говорит Арьев, если он сам писал в комментариях к сборнику "Расколдованный круг": "Круг литературного общения Добычина очерчен четко и невелик: Чуковские, Геннадий Гор, Вениамин Каверин, Михаил Слонимский, Николай Степанов, Леонид Рахманов, Елена Тагер, Николай Тихонов, Юрий Тынянов, Евгений Шварц, Мария Шкапская, Вольф Эрлих".

    В одном из писем (И.И. Слонимской, жене М. Слонимского) сам Добычин резко сужает этот круг: "Из известных Вам лиц хорошо отношусь к нижеследующим: 1. Коле. 2. Шварцу. 3. Тагерии. 4. Эрлиху".

    И существует еще письмо, ответ Слонимскому, видимо пытавшемуся как-то предупредить Добычина о сомнительности его "друзей". Но он или не понял, или не хотел понимать, пытаясь, как он часто в письмах делает, перевести все в шутку: "Дорогой Михаил Леонидович. У Вас сделался совершенно новый почерк, и из Вашего письма я разобрал только три места <:> 2. Попреки страстью к а) Коле и б) Эрлиху, которые действительно очень милы".

    "Коля" - это сын К. Чуковского. Каверин пишет, что Добычин в Ленинграде "был дружен, пожалуй, с одним только Н.К. Чуковским, что не мешало ему называть его "Мосье Коля". По воспоминаниям Каверина Н. Чуковский рассказал после того, как получил прощальное письмо от Добычина: "Я ездил к нему на Мойку. Пустая комната. Ни белья в гардеробе, ни книг. В ящике стола - паспорт". Если Коля не "Морской", а в этом нет сомнений, и если Каверин не ошибается, то получается, что "Морской", имея ключи, комнату не закрывал, а паспорт Добычина, положил в этот ящик, чтобы его обнаружил Н. Чуковский! И у писателя в комнате не осталось ни книг, ни даже клочка бумаги? Что ж, при аресте такое могло быть. Известно, что до этого Добычин часто дарил свои рукописи друзьям и знакомым. И все же писатель без архива, не оставивший ни строчки? Ведь и ему писали письма, дарили книги:

    Снова обратимся к воспоминаниям Каверина: "Через два-три дня после исчезновения Добычина группа писателей - помню ясно, что кроме меня были Н. Чуковский, М. Козаков, Е. Шварц, - поехала в Секретариат - требовать, чтобы Союз писателей принял участие в судьбе Леонида Ивановича или по меньшей мере выяснил, где он и что с ним: <:> Беспамятнов (секретарь Ленинградского СП - прим. авт.) стал неопределенно уверять нас, что ничего, в сущности не случилось. Есть все основания полагать, что Добычин уехал.

    - Куда? Это еще неизвестно, выясняется, но его видели третьего дня. По-видимому, в Лугу. У него там друзья, и он, по-видимому, решил у них остаться и отдохнуть. Беспамятнов, без сомнения, лгал - или, что называется, "темнил". <:> Партия приказала ему сохранять спокойствие, и он его сохранял. Но в наших взволнованных речах слышался, хотя и законспирированный, вопрос: "За что вы его убили?". В этом фрагменте Каверин дает понять, что версия убийства пока остается законспирированной, ведь в 1989 г. все еще действовала, хоть и ослабленная, но советская цензура. Поэтому в "Эпилоге" его заключительные обоснования "самоубийства", аналогии с "харакири" написаны так напыщенно и патетично, что сразу вызывают недоверие. Думается, этого и добивался Каверин, сам он уже давно знал, что это ложь, и не мог еще прямым текстом сказать об этом.

    Версия о том, что Добычин уехал в Лугу, не могла быть придумана секретарем Беспамятновым, ясно, что она исходила сверху. Заметим, что версия о самоубийстве была пущена писательницей Ольгой Форш, довольно близкой знакомой Толстого. О том, что Добычин "обещал" совершить самоубийство, сообщает только "Морской"! Больше никто такого не запомнил, а Каверин утверждает, что Добычин был спокоен и даже саркастичен, в телефонном разговоре заметив о выступлениях Добина и Берковского: "Они были совершенно правы".

    Именно агент "Морской" давал понять начальству, что "исчезновение" Добычина можно вполне оформить, как "самоубийство". Но на это не решились. И самоубийство, и открытый арест вызвали бы возмущение даже в среде писателей. Поэтому дело спустили на тормозах, и Толстой сыграл в этом важную роль, его "похоронная речь" и поставила точку. Из советской истории мы хорошо знаем, кто хоронит, тот и главный.

    Читатель, наверное, уже догадался, что ленинградский литератор Вольф Эрлих(1902-1937) - единственный кандидат на роль "Морского". С некоторых пор о нем узнали даже любители российских сериалов после просмотра фильма "Есенин". Конечно, это его подозревал, но не назвал Бахтин. Эрлих был арестован во время командировки в г. Ереван 19 июля 1937 г. и расстрелян в г. Ленинграде 24 ноября 1937 г. В настоящее время существует много литературы, где подробно изучается "самоубийство" Есенина и роль Эрлиха как агента НКВД. Если версии о причастности Троцкого и Блюмкина к убийству Есенина серьезных обоснований не имеют, то косвенные доказательства связи Эрлиха с "органами" довольно убедительны. Роль "милого друга Вовы" Эрлих исполнял и при Добычине, и тоже как специалист по "самоубийствам". ( В лживости официальной версии о смерти Есенина автор в 2005 г. убедился самостоятельно, исследовав c научной точки зрения все известные материалы, и опубликовав в начале 2006 г. работу "Убийство Сергея Есенина" на сайте Интернета esenin.niv.ru). Хотя подлинные документы, касающиеся дел ГПУ и НКВД на Есенина, Добычина, Эрлиха и др. до сих пор недоступны для исследователей, нет оснований верить в "самоубийства". И Есенин, и Добычин были убиты. Не исключено, что одной из причин убийства Добычина могла быть его дружба с Эрлихом, который "много знал" и мог Добычину что-то разболтать о смерти Есенина (вспомните про "шило"!).
    Изображение
    Егорка
    Изображение
    Аватара пользователя
    эНКа

     
    Сообщения: 223
    Зарегистрирован: Пн июн 02, 2008 2:36 pm
    Откуда: Россия, Краснодар

    Re: СУДЬБА ПИСАТЕЛЯ ЛЕОНИДА ДОБЧИНА

    Сообщение эНКа » Сб фев 14, 2009 10:22 pm

    Остается еще вопрос, мог ли "Мосье Коля", Н. Чуковский, быть н/и "Измайловым"? К сожалению, мог, хотя, скорее всего, был вынужден согласиться на сотрудничество ради спасения своих близких. Отношения членов семейства Чуковских с властями были не простые. В 1926 г. дочь Корнея Чуковского Лидия была арестована "за составление антисоветской листовки". На самом деле листовку напечатала на пишущей машинке Корнея Ивановича ее подруга. Лидию осудили на три года ссылки в Саратов, но она благодаря хлопотам отца была там только 11 месяцев. Как сообщает она в своей "Автобиографии": "Вскоре после убийства Кирова, в начале 1935 года, меня вызвали в "органы" и потребовали чтобы я, в уплату за досрочное освобождение из ссылки, сделалась сотрудницей НКВД. Несмотря на длительный допрос, брань, угрозы, мне удалось устоять: меня не били".

    Скорее всего, после этого НКВД переключилось на Н.К. Чуковского (1904-1965), которого могли шантажировать возможностью ареста сестры и вынудить дать подписку о сотрудничестве.

    Вряд ли он делал это так активно и охотно, как "Морской". В "отместку" в августе 1937 года арестован муж Лидии физик-теоретик М. П. Бронштейн, доктор наук, автор многих научных трудов и научно-популярных книг. Лидия и ее многие близкие друзья и знакомые были уволены с работы. Помочь Бронштейну пытались известные ученые и писатели, но в феврале 1938 г. он был расстрелян. Л. К. Чуковской сообщили только, что он получил "десять лет без права переписки". Н. Чуковский писал отцу в 1927 г. после посещения сестры в ссылке: "Характер у нее каменный". Сам Николай таким характером не обладал. Потом у него были фронтовые годы, работа военным журналистом. После войны успех и известность ему принес роман "Балтийское небо"(1954).

    Когда в 1958 г. Пастернаку присудили Нобелевскую премию, его сразу пришел поздравить сосед по подмосковной даче в Переделкино Корней Чуковский. О своем брате и его участии в травле Пастернака Лидия Чуковская писала в книге "Записки об Анне Ахматовой": "О Президиуме рассказывают, что там выступали не сквозь зубы, не вынужденно, а с аппетитом, со смаком - в особенности Михалков: Выступил с какими-то порицаниями и наш Коля. Коля, который любит его и был любим им, который знает наизусть его стихи, который получал от него такие добрые письма. Какой стыд". Сам Николай так объяснял сестре свой поступок: "Пастернак - гений, его поэзии суждено бессмертие, он это знает, а мы обыкновенные смертные люди, и не нам позволять себе вольничать. Мы должны вести себя так, как требует власть". Можно понять, что НКВД вполне могло вынудить Н. Чуковского подписать согласие на сотрудничество. Также вполне возможно, что это спасло от больших бед все семейство Чуковских. В деле Добычина его роль была, конечно, намного скромнее роли "Морского", скорее всего, свелась к поддержке версии о "самоубийстве". Характерно, что в своих мемуарах Н. Чуковский не оставил даже упоминания о своем близком друге Добычине (сообщено А.Ф. Белоусовым). М. Зощенко сказал о Н. К. Чуковском: "В хорошие времена он хорош, в плохие - плох, в ужасные - ужасен..." (Новый Мир, №11, 2006. А. Гладков "Попутные записи").

    В последние годы благодаря Э. С. Голубевой стало известно, что Добычин не только "прорабатывался" НКВД как "антисоветски настроенный писатель", но и был родственником уже состоявшегося "врага народа". В 1927 г. его младший брат Николай, студент-химик московского вуза, был арестован как член "контрреволюционной террористической группы" и "осужден к расстрелу". Трагически сложилась судьба и среднего брата Дмитрия. Его арестовали в 1938 г. как ""агента иностранной разведки" и члена "контрреволюционной фашистской организации". Приговор тот же. Точные даты смерти неизвестны.

    Так что дискуссия была только прелюдией к исключению из Союза писателей и неминуемому аресту Леонида Добычина. Вполне логично, что Добычин решил уехать, иногда это действительно позволяло избегнуть ареста. Так было с Л. Чуковской, которая переехала сначала в Киев, а затем в Москву, куда переехала и вся семья Чуковских. Сам Добычин был человек рассудительный, рациональный, и не мог не понимать, что как писателю даже арест ему слишком многим не грозил. Например, писатели Уксусов и Остров, упоминавшиеся выше, за свои запрещенные книги были осуждены всего на три года ссылки соответственно в Омскую и Красноярскую область.

    С другой стороны ликвидировать члена СП без санкции Жданова само НКВД вряд ли посмело бы. Разве что произошло что-то непредвиденное, оказал сопротивление и был убит, или убит при допросе и т.п. И требовалось это скрыть. Известно, что на начальнике ленинградского УНКВД Заковском и его подчиненных много крови. Он входил в состав тройки, выносившей смертные приговоры. Он приговаривал к расстрелу как "троцкиста" Вольфа Эрлиха, который "много знал" и, поехав на Кавказ, мог действительно исчезнуть за границу. А через год был арестован и расстрелян как "германский и польский шпион" и "троцкист" сам Заковский. То, что он творил, настолько выходило за рамки даже советской законности тех лет, что впоследствии он не был реабилитирован. Заковский находил "шпионов", "врагов народа" и "антисоветчиков" даже там, где их не было. По ряду воспоминаний, именно он говорил: "Попади ко мне в руки Карл Маркс, он бы тут же сознался, что был агентом Бисмарка".

    Нетрудно ответить на вопрос о Добычине, заданный Кавериным: "За что же его убили?".

    За то же самое, за что убили Гумилева и Есенина, довели до смерти Мандельштама и Цветаеву, заставили замолчать Булгакова, травили Ахматову, Зощенко, Пастернака: Можно добавить имена еще многих и многих, не столь известных или оставивших не столь заметный след. За инакомыслие, за свободомыслие, за то, что хотели оставаться честными и искренними в жизни и творчестве при любой власти и при любых условиях. Есенин еще в 1924 г. написал: "Конечно, мне и Ленин не икона:", и подобные крамольные мысли в рассказах Добычина тем более не прощались в 1936 г. в Ленинграде.

    Но сатирический дар Добычина невозможно было спрятать, он как "шило" выпирал в его произведениях, письмах, и наверное, даже в общении с "друзьями". Именно этот дар позволил его творчеству пережить время. Возьмите всего несколько строк, например, начало рассказа "Козлова"(1923 г.): "Электричество горело в трех паникадилах. Сорок восемь советских служащих пели на клиросе. Приезжий проповедник предсказал, что скоро воскреснет бог и расточатся враги его". Замените "советских" на "бывших советских" и получите современную картину с натуры. И всем ли она понравится? Вот и партийному руководству в 1936 г. не нравилось, что и как пишет Добычин. Теперь не страшно, а тогда писатель должен был или каяться и исправляться, или им занималось НКВД.

    А у этой организации способов решения по принципу "нет человека - нет проблемы" было много. И "матерьял" на Добычина, как видим из спецдонесений, имелся. По иронии судьбы, сам Добычин назвал этим словом один из лучших своих рассказов, оно же дало название его последней неопубликованной книге. Возможно, "Матерьял" Л. Добычина - один из лучших коротких рассказов советского времени. События рассказа могли происходить в любом месте той страны, в том числе и в Евпатории. Ясно, что сам писатель считал его лучшим своим рассказом. В последнем известном письме к К. Чуковскому он писал в начале февраля 1931 г.: "Дорогой Корней Иванович, вот эти два рассказика, старательно переписанные для Вас на моей лучшей бумаге. Прочтите, пожалуйста сначала "Матерьял", а потом "Чай" и, если можно, напишите мне, как они. Который Вам показался лучше?". Ответ Чуковского неизвестен, он был человек осторожный и прожил долгую жизнь. Он не был среди тех, кто отдал свои жизни, чтобы донести до нас правду о том времени, с надеждой, что такое не должно повториться. Среди таких людей был писатель Леонид Иванович Добычин.
    Изображение
    Егорка
    Изображение
    Аватара пользователя
    эНКа

     
    Сообщения: 223
    Зарегистрирован: Пн июн 02, 2008 2:36 pm
    Откуда: Россия, Краснодар

    Re: СУДЬБА ПИСАТЕЛЯ ЛЕОНИДА ДОБЧИНА

    Сообщение Елена Макарова » Сб фев 14, 2009 11:39 pm

    Спасибо огромное за статью, мурашки по коже! Страшно, что растрелянные и погибшие осквернили свои имена соотрудничеством с органами, никто их не пожалеет! Но Добычина жаль больше всех!
    Аватара пользователя
    Елена Макарова

     
    Сообщения: 50612
    Зарегистрирован: Вт апр 08, 2008 2:42 am
    Откуда: Иерусалим-Москва

    Re: СУДЬБА ПИСАТЕЛЯ ЛЕОНИДА ДОБЫЧИНА

    Сообщение ElizaVeta » Вс ноя 22, 2015 1:34 am

    Фото автографов Л.Добычина из сборника "Л.Добычин. Полное собрание сочинений и писем", составитель В.С.Бахтин
    Рассказ "Дикие" есть здесь: http://www.e-reading.by/bookreader.php/19977/Dobychin_-_Dikie.html

    Изображение
    Изображение
    Изображение
    Изображение
    Изображение
    Изображение
    Изображение
    Изображение
    "Вам предстоит радикальная смена способа существования: вы получите возможность стать частью Речи."
    М. и С. Дяченко. Vita Nostra.
    Аватара пользователя
    ElizaVeta

     
    Сообщения: 775
    Зарегистрирован: Ср июл 29, 2015 1:00 pm
    Откуда: Балтика, Эстония


    Вернуться в Библиотека



    Кто сейчас на конференции

    Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 4

    cron