Re: Круг чтения
Добавлено:
Пт фев 04, 2011 8:38 am Дилайла
ФРИДЛ ДИКЕР-БРАНДЕЙС (1898, Вена -1944, Освенцим)
Размышления об искусстве и обучении.
Отрывки из писем (1939-1942) подруге Хильде Котны.
Чтобы подвигнуть детей на творчество, не нужны фундаментальные знания в психологии, все выявляется в процессе занятий. Главное, работать с удовольствием, лучше всего, если есть возможность рисовать с ними одновременно и вместе обсуждать трудности, возникающие в процессе. Чтобы стоять на страже того главного, от чего не можешь отказаться, вне зависимости от того, значительно оно или мелко, и таким образом избавиться от вредной привычки - быть не в ладу с самим собой!
Метод: все это нужно не для того, чтоб втиснуть молодых людей в какую-то раз и навсегда отлившуюся форму, а наоборот, чтобы предоставить им свободное пространство для самостоятельного развития. Чем меньше умеешь и чем меньше из себя представляешь, тем интенсивней ты ищешь форму, в которую ты мог бы втиснуться, дабы оградить себя от пугающей необъятности знаний. Для того, чтобы обучать, а не запихивать учеников в те же самые рамки, требуются глубокие знания, железная самодисциплина и отсутствие честолюбия. Только это даст возможность увидеть весь потенциал ребенка, который может лежать в области иной, чем рисование. То есть, уметь отказаться от успеха (результата), руководить ребенком изнутри и направлять его к тому, к чему у него действительно есть способности.
Рисование развивает возможности самораскрытия. Оно вводит ребенка в сложный конгломерат явлений, из них он интуитивно выбирает то, что его увлекает, продвигает, в рисовании можно непосредственно выразить радость, молча, без слов. Учителю предстоит огромная работа, о которой он еще и представления не имеет, он должен быть чрезвычайно гибким и скромным.
Для того, чтоб стать истинным педагогом, надо знать историю искусств, историю, философию, психологию, художников.
Ты пишешь, что когда я преподаю, я думаю только о способных. Это так и есть. Способные работают сосредоточенно, они пытаются воссоздать вещь в ее сути и ее перипетиях с другими; для остальных рисование это средство для выражения содержания. Я так к этому и подхожу, пытаясь понять то, что ученик хочет сообщить о самом себе. Вот что ему важно, а не обучение нашему ремеслу.
То, что тебе нравится Микельанджело, и то, как ты воспринимаешь его, уже хорошо. Одно плохо, все вы видите только законченные произведения, но не смотрите эскизов. Готовое совершенство практически недоступно. Ибо отсутствует масштаб, необходимый для того, чтобы правильно анализировать вещи.
Так, например, живопись Микельанджело бедна нюансами, он не пользуется светотенями. Но ему нет равных в лепке пластического пространства. Именно в этой области его идеи настолько необычны, настолько могучи, на все века вперед; обрати внимание на его «Рабов», выступающих из камня, на Пьету, похожую на скорбный оползень, – потом взгляни на работы его современников, и тогда тебе откроется другой Микельанджело, дерзкий, бесстрашный, по сей день озаряющий нас своими идеями.
Художник устанавливает свои соотношения между размерами, формами, красками, светом и тенью; но самого его можно узреть целиком лишь в связях и противопоставлениях - современникам и их техническим приемам. Тогда станет ясно, что его принципиально отличает, что он позаимствовал, кто он, на самом деле.
Я ломаю себе голову над тем, почему именно руки и лицо производят на непросвещенных самое сильное впечатление. Должно быть 1) это связано с тем, что непросвещенный взгляд выхватывает из вещей взаимосвязанных отдельные части. В портрете лицо и руки действительно имеют огромное значение, хотя осанка, цвет кожи, фон куда более характерны, чем нос, которому художник придал ту или другую форму.
2) Поскольку непосвященные смотрят лишь на руки и лица, у них не развивается чувство пространства и целостности, столь важное при рассматривании картины. Все это – отношение к цвету, форме, пропорциям, есть и у них, но на подсознательном уровне. Касаясь той или иной картины важно знать легенду, с ней связанную, идеи, вокруг которых шла борьба современников. Например, в период Ренессанса определенные архитектурные формы вдруг начинают играть большую роль; или определенные легенды выходят на первый план: сцены поклонения святым, исцеления больных и т.д. Как-то Мюнц описал картину Караваждо, которая на первый взгляд кажется совершенной условностью, он же разглядел в ней мощную идею пространства, которое «закрыто» от нас холодным совершенством живописи… и мы видим лишь красивые руки и лица…
У богемских мастеров руки и лица лишены всякого значения. Общее впечатление от картин чрезвычайно сильное, детали же не имеют такого веса, быть может оттого, что психологическое состояние персонажей не имеет ничего общего с нашим. У них великолепные краски, тончайшая техника, что создает ощущение орнаментальности, они владеют внутренним строением вещи – ясными соотношениями между вертикалью и горизонталью, между элементами, несущими на себе тяжесть конструкции и элементами свободного декора, в живописи эти вещи важны менее, чем в архитектуре.
Посмотри на Рембрандта, с его серо-коричневым фоном, у него каждый луч света вырван из тьмы, личность подчеркивается, самое большее, костюмом. Сравни с импрессионистами, для которых человек равнозначен его окружению, то и другое одинаково случайно, любовно изображенные природа и человек одинаково восхищают зрителя. Средства, то есть свет и цвет, говорят здесь больше, чем сюжет.
После революции люди были в согласии с самими собой.
Экспрессионисты. Человек проникает в пространство и соотносит себя с ним, часто он впихивает себя туда силой, разбивается в пух и прах, чтобы проникнуть туда, при этом разламывается как пространство, так и он сам (смотри Пикассо). Какая же это страстная попытка соединиться со всем, что вокруг. А мы получаем сколок с души художника, которая сама по себе так фантастична…
Сюрреалисты. Неуверенное, на ощупь, подражание всем стилям, поиски связей между вещами и человеком, поиски ментальные, что не так уж хорошо, но зато остроумно, часто талантливо и со вкусом. Человек уже не способен воспринимать себя всерьез, а серьезность окружающего мира провоцирует его на «мыслимые» фантазии. В столкновении с миром серьезности возникают странные образы. Так умирающий оставляет после себя бесформенные кучи хлама, разъятое время на фоне покинутого им девственного пейзажа; тесто, висящее на ветвях, часы, растекшиеся блинами…
… Я с таким упорством ищу путь, который помог бы привести тебя к искусству …Иногда человеку достаточно одного лишь (ничем не мотивированного) преображения будничного - и ты от созерцания переходишь к видению.
…Из психологических наблюдений: человек видит, скажем, с четвертого этажа, лежащий на земле предмет, отливающий коричневым блеском, и он принимает его за осколок керамики; вдруг кто-то говорит ему - смотри-ка, я выбросил кусок жареного шпика, вон он валяется; и на глазах человека предмет, не имеющий ни формы, ни цвета, ни смысла, преображается в кусок жареного шпика.
К сожалению, мне не достает школы мысли, т. е. умения систематизировать, организовывать, отбирать…Что же касается твоего процесса восприятия: здесь нужна отправная точка, без нее тебе будет трудно разложишь этот процесс на элементы. Например, задай себе вопрос, почему тебе так нравятся Микеланджело и богемские мастера. Найди то общее, что их объединяет, посмотри, что есть у одного и отсутствует у другого… Обрати внимание на краски, имеют ли они общий тон, каким цветом какая фигура написана, начиная с главной и кончая второстепенными, какое значение имеет именно цвет в этой, бросившейся тебе в глаза, композиции… А светотень? Как она работает на трактовку, например, у Рембрандта второстепенные фигуры часто освещены ярче центральных…
Когда ты думаешь о деревьях в чешской живописи, или у Фра Анжелико, или у старых немецких мастеров, идущих проторенной дорогой, а потом у Пуссена или Ван-Гога, то мысли эти собираются в «идею дерева».
Мы знаем о дереве все, при этом всякий раз видим его иным. Таким образом, всякий раз нам открывается новая грань явления, называемого «деревом», стало быть, оно может быть новым бесчисленное количество раз. Это правда. Но всякое философское рассуждение далеко от абсолюта, оно зависит от обстоятельств, а они переменчивы. Рассудок не способен вместить в себя всю правду, охватить все бесконечное многообразие жизни.
Представь себе вертящийся шар. Мы смотрим прямо на него, наш взгляд – это мгновение физического процесса преломления точки на сетчатке глаза, все остальное – искаженное отражение. Так же и с философией. Ты можешь менять точку зрения на существование, но это не избавляет от обязанностей, не отменяет продолжающегося во времени вращения шара, на который упал луч нашего взгляда…
Твое замечание не начинать с современного искусства наводит на предположение, что ты (как, видимо, и любой человек), хочешь иметь представление об истории искусства, чтоб ввести какой-то первичный порядок в хаос форм. Мой главный принцип состоит в том, что учащийся «не учась», способен бесстрашно нырнуть в этот хаос… . Хорошо бы полистать историю искусств, (например, Хаузенштейн хорош, много иллюстраций и можно читать с любого места, без всякой последовательности).
Каждая эпоха настолько своеобразна, и в новизне, и в преемственности, изучая историю, ты совершаешь открытия, часто в ней проступают вещи ну совершенно неожиданные! (1. Всякая эпоха самодостаточна, так что всегда есть чему удивиться, 2. Эпохи не связаны непосредственной «логикой развития искусства».) И все-таки важно познакомиться с каждым стилем в отдельности, - хронология в истории искусств не самое первое дело…
С другой стороны, не следует считать примитивизм (принятый за эталон «простоты») началом, а сложность - итогом… (однако на этой идее паразитирует нынешнее искусство).
Важно не запутаться в деталях, уметь видеть явления в совокупности, и постоянно пополнять словарь художественных приемов.
Мне ближе другой метод. Выбрать что-то одно, например, африканскую скульптуру, - и через это познать пропорции и ритм. Я вырежу тебе картинки из книги, посмотри на них внимательно и верни. Затем следи за ритмом и пропорциями во всех картинах и скульптурах. Смотри внимательно. У Микеланджело, например, доминируют руки и ноги, в них вся психология. Напомню тебе об Адаме со свободно протянутой рукой, которая прикасается к руке Бога… Адам-толстяк, изгоняемый из Рая (я упоминаю его потому, что каждая часть его тела чрезвычайно выразительна); у Рембрандта не часть тела, а вся картина в целом. Посмотри офорт Рембрандта «Воскрешение Лазаря», там важна рука, которая заклинает Лазаря восстать из гроба. Это ранняя работа Рембрандта и там жест воздетой руки очень важен…
Выражение «Импрессионисты» происходит от названия картины "Impression" - впечатление. Позже так стала именоваться группа художников, чьей задачей было передать ощущение, впечатление. Другая группа – экспрессионисты - выражают то, что происходит в них самих, когда они смотрят на вещь. Оба эти течения, как ты видишь по их названиям, имеют чисто личностную природу, т.е. являются психологически исключительно чистыми и честными…
Далее идут футуристы, которые, собственно говоря, то же самое, что и импрессионисты, только они сосредоточены на "объектах" и их динамике. Почти каждая современная картина модерн в той или иной мере кубистична.
У сюрреалистов есть своего рода четкая программа, они преимущественно любят изображать нечто психологическое, включая психоаналитические объекты, такие как видения во сне, картины «мыслей», то есть то, что не существует в действительности в качестве материального объекта, кроме того, они выбирают вещи, оптически привлекательные и волнующие зрителя - кристаллографию, рентгенологию, звездное небо или увеличенные изображения микроскопических предметов. Они устанавливают связи и контакты с вещами, в натуре не совместимыми и переосмысляют их, например, пейзаж с деревьями, на ветвях которых висят тряпки из теста, часы, изображенные в виде тряпки, висящей над креслом, тем самым, выражая свое отношение ко времени. Однако, среди всех этих «истов» слишком много имен, но мало крупных художников… Вместе с тем снова появились "чистые художники", без литературных претензий, но и этих до смешного мало…
Основной тон этого письма можно определить понятием «несвоевременность».
Несвоевременность Сальватора Дали, как и всего направления, заключается в срывании масок, которыми закрыты лица всех вермен и эпох. Наше сознание многослойно, между этими слоями в результате разных процессов, возникает взаимодействие. Результат этого взаимодействия и проявляется в искусстве, и его формы тем отчетливей, чем больше мы знаем об этих слоях и о процессах, которые эти связи обнаруживают.
Вот тебе пример ошибочной трактовки. Одна моя приятельница несколько лет прожила в Японии. Ее потрясло, что обнаженные мужчины и женщины там купаются вместе. Но ведь это как раз не обозначает ни сексуальной свободы, ни возвращения назад, к природе, напротив! Это именно указывает на исключительное табу в отношениях между мужчиной и женщиной.
Сальватор отказывается от общепринятых норм, от того, что принято считать «добром» и «злом». Он лишь черпает сведения о контактах между слоями сознания, например, как сочетается высокоразвитое сознание с сексуальностью, проходящей через всю жизнь, от самого детства.
С одной стороны – такой контакт обусловлен свободным развитием определенного содержания в определенную эпоху, с другой стороны кажущаяся безудержность есть продукт общей зрелости и свободы, которая и позволяет непосредственно, без внутренней цензуры, бесстрашно выявлять глубины собственного «Я».
Современность в картинах Сальвадора представлена, например, в изображении рояля с ужасным существом под крышкой, или автомобиля, едущего по разрушенному мосту, или женщины с дырой в теле, в которую видна часть пейзажа, или маленького ребенка в матросском костюме с дерьмом на голове, или железной дороги у греческой колонны, или коллекции наколотых бабочек на фоне морского пейзажа, - означает 1) созвучность всех этих вещей эстетическому сознанию, 2) полную свободу от всякого стеснения и комплексов…
Не стоит рассматривать его картины с той точки зрения, повесила ли бы ты их в своей квартире. За себя могу сказать - ни за что на свете. Но наступит время, и они будут висеть в музее вместе с картинами величайших представителей духовной культуры своего времени, по ним будущий исследователь сможет судить о степени свободы, безудержности и способностей человека нашей эпохи. И, если эти картины не доставляют удовольствия, то дело не в художнике, а во времени, которое он представляет. Невозможно отказать ему в мастерстве и той честности, которая открывает перед нами океан отчаяния. И это не его личное, человеческое переживание, но его точка зрения на искусство, которое не есть средство для доставления удовольствия, но портрет среды и нашего состояния в ней.
… В конце концов, сюрреализм искусства Сальватора это чисто клинический случай… для него эстетика является единственной, хотя и не очень надежной защитой от хаоса. Эстетика - последняя инстанция, движущая сила, мотор, способный создавать продукцию, защищающую человека от сил, над которыми он не властен…
Обрати внимание – сегодня жанр карикатуры практически изжил себя. Ну кого может впечатлить жирная шея богача с непременными складками на коже? Утрированные формы, за которыми ничего не стоит, утратили свою действенность.
Не удивительно, что тебя взволновал Ван-Гог, хотя книга Стоуна, на мой взгляд, приторная, полна фальшифой романтизации (например, эпизод с отрезанным ухом). Прочти после Стоуна три тома ван-гоговских писем, это так здорово, и ты поймешь, почему мне не нравится Стоун. Ван-Гог – возмутитель спокойствия, у него есть замечательные вещи.
Но есть художники и более глубокие, например, Сезанн. Его картины беспристрастны, их глубина содержит в себе многочисленные элементы, которые ты пока не умеешь различать. Рисунок, цвет, качество краски, принцип ее нанесения, светотени, пропорции, содержание (я умышленно поставила его ближе к концу), качество тона, фактура материала. И сколько существует видов мастерства, столько и школ, а сколько школ, столько и мастеров. Чем более подготовлен художник, тем более свободно пользуется он всем этим неисчислимым богатством. С другой стороны, мастер может быть ограничен в средствах, и все же очень силен.
Вспомни «Танец» Матисса. Бедная по цвету, тусклая, плохо прописанная, н с живым ритмом, - это безусловно очень хорошая картина. Или, с другой стороны, Леже, который ритм поставил во главу своего искусства, у него и пропорции на месте, и цвет не врет, и, тем не менее это насквозь надуманный художник.
Случайно попался в руки каталог венского музея (в нем я обнаружила засушенный в 1931 году клевер), и там я нашла ответ на вопрос, который занимал меня вот уже несколько лет.
В те времена все было просто и легко. Художник находился в согласии с собой и миром. Его техника должна была этому отвечать и совершенствоваться в процессе творчества. Все, что он мог и хотел, отражалось в его работах в соответствии с планом. Если же он не мог отразить нечто (не принадлежащее этому миру), не было и картины.
Стало быть, следует понять, к чему стремится художник, и получилось ли у него это.
Например, «Пробуждение» Рубенсу не удалось. Какое отношение имеет это буйство плоти к пробуждению?!
Посылаю тебе Сезанна, постараюсь раздобыть Ренуара. Вот художник большого масштаба, который за всю свою жизнь не создал ни одной символической работы, не подвергался критике и спокойно писал блестящие картины.
«Средства свободного выражения»…у Матисса наибогатейшие, - столько фрагментов, проб, всевозможных приемов… У Ван-Гога это всегда что-то одно единственное. Он слишком многое исключает (такова его одинокая жизнь, его мысли и работа); он представляется мне пылающим огненным колесом (с его солнцем, неизменно взятым в светлый обруч, с его клевером, похожим на кратер вулкана), - его мир преображен, очищен от лишнего. Такая простота вернее фальшивой глубины …
Картины в большинстве своем выражают нечто, что, в передаче на словах будет звучать как преувеличение, или преуменьшение, или вообще бессмыслица.
У меня сейчас есть только две пачки писем Ван-Гога (третья попала в пасть какому-то книжному шакалу, и пока не удалось ее оттуда извлечь); но я тебе все-таки их посылаю, верни их побыстрей, они не мои.
Условность и достоверность. Рубенс не верит в Христа, однако, с оздает монументальную «Глорию», при этом атеизм его не получает никакого урона, а зато мы получаем потрясающую картину! А теперь посмотри на Кете Кольвиц с ее пафосом и неиссякаемой силой правды, и чем более достоверности, тем фальшивей ее работы.
Желание представить движение во времени родилось из кино (там оно фиксируется в виде кратких отдельных фаз). Таким образом, у меня возник импульс, который в том состоянии духа я не смогла выразить. А так хотелось передать движение в материале - от плоскости к линии…
Содержание живописи слишком общо, это срез, а не точка пересечения, и охватывает один (не важно какой длины) отрезок времени… Поэтому в истории останутся лишь те картины, в которые художником вложена философия.
…Читаю интересную книгу о воспитании... Помню, как я думала в школе, вот вырасту взрослой и буду оберегать своих учеников от неприятных впечатлений, от неуверенности, от отрывочности знаний.
В сегодняшней ситуации существенно только одно - пробуждать тягу к творчеству, сделать ее привычкой, и научить преодолевать трудности, незначительные по сравнению с целью, к которой стремишься…
Re: Круг чтения
Добавлено:
Ср фев 16, 2011 1:40 pm Дилайла
Елена Макарова. Про работу со взрослыми.
(Отрывок из книги "Движение образует форму")
Была у меня идея - рассказать о занятиях со взрослыми, разогналась, было, но в силу нынешних обстоятельств, не продолжила.
Вот нечто вроде вступления.
Во всех своих книгах о детях я так или иначе пинала взрослых. Они у меня играли роль Бабы Яги. Некоторые, правда, в этой роли закрепились, и тут уж ничего не поделаешь. Бывают такие взрослые. Однако, чтобы помочь детям отпихиваться от зловредных, я решила начать с ними заниматься. И выяснилось, что взрослые вовсе не такие зловредные. Многие просто симпатичные и замечательные, просто ребенок в них свернулся в клубок, подчас очень колючий. Если найти способ размотать этот клубок, и в самой его сердцевине найти ребенка, тот радостно протянет к тебе руки.
И выяснится – одного запугали в школе на уроках рисования, другого обругали за плохой рисунок, который был на самом деле, хорошим, над третьим посмеялись, и т.д. Однако, при всех полученных в возрасте 5-11 лет травмах, есть одна общая не сказать ошибка, но крупная неприятность. С пяти лет бывших взрослых учили не тому. Их учили сюжетному рисованию, пересказу увиденного в картинках, а рисование куда ближе к музыке, чем к литературе. Это вовсе не мое утверждение, почитайте Иттена, Клее, Кандинского – великих педагогов, а не только художников, и вы увидите, что я не брежу.
Со взрослыми я впервые начала заниматься в израильском музее, это были, правда, весьма специфические взрослые, умственно и душевно больные, которых на мои занятия привозили воспитатели из разных домов-интернатов.
Эти взрослые отличались от детей разве что самой длиной жизни, количественное накопление жизненного опыта не приводило к качественному осмыслению, этим заняты люди, относящиеся к категории нормальных.
Им, как и многим детям, нравилось рисовать и лепить вместе, нравилось повторять то, что у них наверняка получается, нравилось, когда их за это хвалят, нравилось пить на переменке чай с печеньями, нравилось устраивать спектакли по праздникам. Воспитателям тоже было хорошо – они обязаны были сидеть в классе, мало ли, вдруг агрессивные больные кого-нибудь поколотят, меня, например, но, поскольку все, в том числе и агрессивные больные, были заняты творческим процессом, то никто никого не побил, - и они тихо кемарили.
Разумеется, взрослые эти и вели себя часто как маленькие – обижались, если у них не оказывалось под рукой то, что им в этот момент было нужно, плакали, если у них не получалось слепить или нарисовать так же хорошо, как у соседа, но все эти недоразумения и обиды легко снимались – иногда просто одним движением руки, которая ложилась на плечо обиженному, или на произведение, которое чудом начинало получаться – еще лучше, чем у соседа.
Самое сложное было увести их с занятий. Зачем? Если им хорошо здесь. Никакие объяснения – автобус ждет, ужин ждет, - не работали. Приходилось воспитателям прибегать к угрозам, не страшным, конечно, но все же неприятным. Угрозы на больных действуют.
Однажды Дуду, двадцатилетний олигофрен, спросил у меня: "ты постриглась"? Я поймала его взгляд – он смотрел мне в бок, где обычно была прицеплена "визитка" израильского музея – фотография с именем. На этой фотографии у меня были длинные волосы. Я сказала "да". Он спросил, а зачем ты это носишь. Я сказала, чтобы знать, что я это я. Он подпрыгнул на месте, замахал руками. "Я тоже хочу знать, что я – это я".
Я предложила ему нарисовать себя, принесла из учительской пластмассовые корпуса для визиток, он сам написал "Дуду", мы вложили его "фотографию и имя" в корпус и прицепили на грудь. Понятно, все захотели такие же свидетельства. Кончился урок, воспитательница той группы, в которой был Дуду, велела снять "визитки", в автобус с этим нельзя.
Только что все готовы были уйти с урока без всяких уговоров, с радостным самоощущением "Я – это я", - но нельзя. Почему, это же не огнестрельное оружие?! В конце концов, я сказала, что поеду вместе со всеми, и со своей "визиткой" на груди. Воспитательница сдалась. Как весело было в автобусе, уставшие после рабочего дня люди улыбались нам, и, кто знает, может, в глубине души и завидовали – ведь знать, что я – это я – дано, увы не всем, подлежащим к категории нормальных.
К счастью, я не педагог и не психолог по образованию, и мне не нужно давать определений ни больным, ни здоровым. Все мы, такие и сякие, плачем, когда нам больно, смеемся, когда смешно, грустим, когда грустно. Однако, бывает, мы вдруг мрачнеем, когда все веселятся, слезы не пророним, если больно и т.д. Значит ли, что наше поведение идет в разрез с ощущениями? Возможно. Но все же лучше ничего не обобщать. Работать по факту. Что есть на сегодня, с тем и иметь дело. В основном, на уровне чувств, и, наверное, опыта, накопленного годами и имеющего некое качество цельности.
После израильского музея я стала проводить семинары для студентов, изучающих еврейскую историю, конкретно, историю концлагеря Терезин. Эта работа меня невероятно увлекла. О ней можно много рассказывать, но не здесь. Здесь для меня важно одно – история оживает в сознании только в том случае, когда она проживается – театральной постановке, рисунке, лепке, выставке.
Делая упражнения, которые давала Фридл Дикер-Брандейс своим ученикам в Терезине, мои студенты проникались ее идеями, работы погибших детей получали осмысление. Дневники погибших мы развернули в пьесу, и их авторы стали для нас живыми людьми, которые влюблялись, решали мировые проблемы, раздумывали над режимом и существованием социума. Мы даже сняли фильм, без монтажа, и даже самые шумные, самые амбициозные ребята, которые приехали на семинар, чтобы "хорошо отдохнуть после сессии с друзьями", отыграв свой кадр, ходили на цыпочках по коридору, чтобы не помешать съемкам очередной сцены. Мы взяли за основу нацистский пропагандистский фильм. Выбрали сцены. Всю ночь шли съемки, а в 6 утра мы пошли смотреть в зал наше кино. Мы сняли за ночь всего пять минут! Но эти пять минут перевернули нашу жизнь. Мы поняли, что способны понять уму не постижимое.
Потом мы все поехали в Терезин. У ребят было ощущение, что они здесь были, они узнавали все улицы, они не знакомились, а удостоверялись в том, что вот в этом доме жил автор вот этого дневника, а вот в этом доме жила Фридл, здесь она учила рисовать.
У каждого было свое задание, по вечерам ребята читали лекции друг другу, как это и было в концлагере Терезин.
Рядом с нами жили студенты из Америки. Они изнывали от тоски, у них было пять учителей по разным предметам, и они во время занудных лекций играли в "крестики-нолики", чтобы не уснуть, и страшно завидовали этим русским, которые целый день ходят по архивам, что-то пишут, фотографируют, рисуют.
Американцы попросили меня прочесть лекцию их студентам про Фридл и детские рисунки. Спросили, могу ли я оставить своих студентов на полтора часа. Разумеется. А вот они ни на минуту не могут своих оставить – сбегут в соседний город пить пиво. Такое уже случалось дважды. А ваши не сбегают? Да нет, они же заняты!
Американские студенты приготовились рисовать крестики-нолики, но я предложила им диктант Фридл. Они растерялись. Рисовать? Да. Они стали рисовать и не могли остановиться. Потом мне было просто рассказывать им про Фридл, а им – понимать, что она делала с детьми, и как это им помогало жить, пока они жили.
Данной историей я не хочу проиллюстрировать глупость американских педагогов, скорее, порочность метода преподавания данной темы. Можно, да и нужно ли молодому человеку знать цифры уничтоженных, не лучше ли открыть их глаза на выдающиеся вещи, которые люди создали в таком не располагающем к созиданию месте как концлагерь. Да еще и на пороге депортации в лагеря массового уничтожения. И как об этом рассказать, если не через то, что они там создали?
Но вернусь к заданиям, которые давала Фридл в Терезине. Разумеется, они были и базовыми, теми, что она сама выполняла в Баухаузе, на звук и линию, на мелодию и цветовые тона, и тематическими. Базовые, в виде упражнений, предшествовали любому тематическому заданию. Понятно, что МП3 у них в лагере не было, поэтому Фридл "пропевала" линии и тона, пела она хорошо, это известно.
И вот мне пришло на ум – а что, если начать преподавать взрослым рисование, по методу Фридл, а значит, Клее, Кандинского и Иттена, у которых она училась. Вдруг, ощутив, что они могут нарисовать круг, который сразу же отделится от плоскости, они смогут освободиться от комплексов, заработанных при неправильном обучении рисунку, и увлекутся искусством? И тогда их дети не будут страдать. А что, если они смогут "отправится в увлекательную прогулку", как называл рисование Клее, и ощутить радость просто от самих сочетаний цветов, что если они смогут образовывать форму движением руки, ведь мы запросто можем образовывать разные формы кручением руки в воздухе, а если в руке будет кусочек угля, то эти формы отпечатаются на бумаге.
Но не слишком ли это просто?
Все же стоит попробовать.
Проба 1.
Москва. Лето 2000. Сахаровский центр. Проведение через разное. Семинар для педагогов и воспитателей
Я собиралась в Москву, и рассказала об этом своей израильской подруге Вики, потрясающей певице, с которой мы вместе чего только не делали: снимали и снимались в фильме про кабаре в гетто, ставили спектакли, иногда занимались с детьми в Израильском музее. Вики любила заходить ко мне во время занятий, и тотчас вовлекалась в происходящее. Бывают же такие люди, которых жизнь одарила по полной программе – красавица, певица, пишет стихи, сочиняет мюзиклы, поет с симфоническим оркестром, не зная нот, никому и в голову не придет, что она запомнила свою партию после двух репетиций.
А что ты там будешь делать? – спросила она.
Я ответила – заниматься с учителями и воспитателями.
Чем?
Не знаю пока.
Вики сказала, что она тоже едет в Москву, заниматься со мной не знаю чем не знаю с кем, это у нас получается!
Но как же с визой, с билетами?
Вики сказала, что обратится в министерство иностранных дел, скажет, что едет давать концерт в Сахаровском центре. Поскольку она известная певица, ездила в Индию по приглашению самого Далай Ламы, ей поверили, и она прилетела в Москву. Первое, что мы сделали - отправились в школу для детей с нестандартным поведением, так, наверное, можно определить то учебное заведение, в которое я ее привезла.
Вики заикается, когда поет не заикается, когда говорит – заикается. Она спросила меня, а заики тут тоже есть. Разумеется, заики там были. И вот эта красавица начинает рассказывать о том, как над ней в детстве издевались, как ни у кого не хватало терпения ее выслушать, и как она от этого страдала. Пока, в один прекрасный день, не начала петь. Пела и не заикалась! Все ее обидчики услышали, как она поет, и попросили у нее прощения. Я, понятно, выступала в роли переводчика. За полчаса она превратила зал в хор, тамошние заики потеряли голову от счастья, они пели и не заикались. И те, кто над ними прежде подтрунивал, попросили у них прощения. Потом мы "искали голоса" разных предметов – стола, отопительной батареи, плинтуса и т.п., еще чего-то там понатворили, и довольные, пошли к метро.
По дороге Вики говорит – но все же, что ты собираешь завтра делать в сахаровском центре. На самом деле, я написала программу, но, поскольку не была уверена в том, что буду ей следовать, сказала, что на месте разберемся. На месте, так на месте.
А сама думаю – интересно, как все складывается – единственное, что я не подготовила к занятиям, так это музыкальную часть. Улитка, нарисованная просто так или под "сворачивающийся" звук – это две разных улитки, "немая" будет выглядеть как абрис, силуэт, вторая будет объемной. Теперь у меня есть Вики, которая способна спеть любую линию. Говорить ли об этом сейчас? Нет, не буду. Это ее может напрячь, вроде как я ставлю перед ней задачу. Лучше вообще не говорить о предстоящем занятии, меня это может сбить.
Перед работой с детьми мне всегда нужно было полчаса пешего хода в полном бездумье. Наверное, это своего рода медитация, ведь занятие начинается с того момента, как входишь в класс. Если я знаю, что буду делать, я этого никогда не сделаю. К моменту, когда мне нужно будет воплотить задуманное, я уже буду такой уставшей от желания достичь поставленной цели, что и сама цель и движение к ней обесценятся – ведь я уже все проиграла в уме. Совсем другое – когда не знаешь, что произойдет. Это интригует.
По моей просьбе мне прислали списки и краткие биографии участников семинара. Там числилась и учительница рисования из Грозного, в то время шла война, и я думала о теме контрастов, которую разрабатывала на занятиях Фридл. В экстремальных ситуациях важно определиться, что да, что нет, что свет, что тьма. Тут не до сложносочиненных композиций.
Выходит, с одной стороны я готова – расписана последовательность действий на два дня, изучены биографии участников, но тут появляется Вики. Все надо переводить... Не люблю говорильни во время занятий, а с переводом количество слов удваивается.
Зачем люди записываются на подобные семинары? Хороший вопрос. Ну а зачем они записываются на йогу или на психотренинги? Наверное, чтобы чему-то научиться у профессионалов. Но я не профессионал. У профессионалов есть наработанные методики, у меня, говорю без всякой рисовки, - нет таковых. Но раз записались – значит, на что-то рассчитывают. Отчасти их чаяния были изложены в кратких рассказах о себе. Главное – запастись методиками. Как работать с аутистами, слепо-глухо-немыми, даунами, детьми в стрессовой ситуации, пребывающих в специзоляторах (родители находятся в тюрьме, но еще не осуждены), подростками в специнтернатах, детьми в Грозном, живущих на военном положении, детьми с раковыми заболеваниями, детьми-сиротами, детьми, усыновленными из домов ребенка, - невероятный перечень трудностей и несчастий, с которыми записавшиеся на семинар как-то справляются. Да не как-то, а растрачивая бездну энергии. При той жизни, которую они ведут, непросто ее восполнить. Те, кто всем этим занимается, с трудом зарабатывают на пропитание, мало кто из них может принимать на дому или давать частные консультации, на это не остается сил. Среди семинаристов были и те, кто безвозмездно помогал детям, которых готовили к пересадке костного мозга, и те, кто работал с детьми в специзоляторах.
Что я думаю? Эти люди очень устали. У меня большое желание дать им возможность забыться, потанцевать, посмеяться.
Выговориться. Усесться в круг, и докладывать о себе, кто я, что я, чего хочу.
Нет, это в минус, большие волнения, растрата энергии. Не пойдет.
Моя-то душа сейчас наполнена огромным сочувствием, таким сочувствием, что дышать становится трудно. Какой тут говорить! И мы все начинаем дышать. Мы глубоко дышим, Вики затягивает песню без слов, мы рисуем в воздухе круги, дуем на воображаемую свечу, которую якобы держим на расстоянии вытянутой руки, Вики стучит кулаком между ключицами, и ее голос начинает вибрировать, и все мы делаем то, что Вики, и наши голоса вибрируют в унисон. Мы пытаемся ходить с закрытыми глазами по огромной комнате, но так, чтобы не задеть друг друга, рассаживаемся вдоль стен на матах, открываем глаза.
Мы смотрим друг на друга, и улыбаемся. Изменилось общее состояние. Вот что случилось.
Последние два предложения я произношу вслух. И все кивают. Да. так оно и есть.
Пока еще не пора разговаривать, нужна другая энергия. Деятельная. Расстелить рулонную бумагу, достать уголь. Во время подготовки начинается общение – дай мне скотч, придержи бумагу, задаются вопросы – на каком расстоянии должны быть раскатанные полосы бумаги, как садиться, лицом друг к другу, или еще как-то, - а я приглядываюсь. Вот женщина покрылась краской, волнуется? Наверное, это Хана из Чечни. Кровь. Кровь приливает волнами. Хана! – говорю, глядя на нее. Да, это она. Стройная, высокая, в белом свитере, открывающем шею и плечи. У нее "нервная кожа", она кожей чувствует. Как же ей тяжело сейчас работать с детьми в Грозном!
Я усаживаюсь рядом с ней и начинаю рассказывать о Фридл, о том, как она работала с детьми в лагере, и что мы сейчас будем делать те упражнения, которые в тех условиях помогали детям внутренне собраться, вводили их в общий ритм.
Я говорю, и вижу - краснота отходит, Хана успокаивается. Теперь и я могу отойти от Ханы, стать "общей собственностью". Говорю Вики, что сейчас нужен звук, который нарастает и сходит на нет. Главное – чтобы движение руки совпало с "движением" голоса, голос нарастает, линия усиливается, голос подымается вверх по спирали, вдох, с нажимом, выдох, отпустить руку… Лучше с закрытыми глазами. Чтобы не отвлекаться. Откроем – и увидим, что вышло. Вышло здорово. Почти у всех линии получили объем, оторвались от плоскости. Но кое у кого они не получили наполнения, и выглядят, скорее, как кардиограмма. Не беда. Попробуем спираль еще раз. Как же здорово, что со мной Вики, и не только потому, что ее голос способен рисовать и живописать, а потому что она чувствует людей. Чувствует именно на той глубине, где не нужны слова. Я видела, как она смотрела на Хану.
За 20 минут 40 метров бумаги закончились. Мы ходим и смотрим, у кого что получилось.
Круги, спирали, бесконечности, их можно пропеть, - и мы поем. И снова каскад упражнений, без передышки. Форс мажор под Викино пение. Джазовые импровизации. Те, кто никогда в жизни не нарисовал ни одной абстрактной композиции, превращаются на моих глазах в этаких Кандинских, никто не спрашивает, что это у них нарисовано, люди отдались музыке, если бы кто-то посторонний вошел к нам в класс, подумал бы, что здесь происходит сеанс гипноза.
Сделать паузу? Нет. Сменить материал. Перемена материала – это тот же перерыв. Лепка. Спирали, круги, абстрактные композиции, - мы переводим им в объем, кто-то хочет делать это в глине, кто-то в одноцветном пластилине. Лепка сбавляет скорость, в ней задействована не вся рука, с плечом и предплечьем, а мелкая моторика, во время лепки люди начинают болтать. Дать им поболтать? Нет. Включить Вики. Она может и лепить и петь, у нее великолепная концентрация. Вики поет нам потрясающую цыганскую песню на ладино, это меняет настроение, движения становятся упругими, возвращается та энергия, которую мы бы утратили в словах.
А теперь то, что слепили, превратить в коллаж. Все по-деловому раскладывают на полу наборы цветной бумаги, клей, ножницы, всматриваются в то, что слепили. Как же это сделать?
Ну как? Подобрать цвета, формы… А, тогда понятно! Неужели понятно? Коллажи заняли еще полчаса. Теперь диктанты, расстилаем рулонную бумагу, берем уголь.
Диктую предметы, из которых нужно составить композицию, это тоже задание Фридл, - возвращаемся к звуками и линиям, теперь каждый, кто хочет, поет свою мелодию, и все мы под нее рисуем, - и Хана, кстати, поет, и не краснеет, и Мария, мадонистая мать огромного семейства, четверо своих детей и шестеро приемных, и Галя с Машей, которые работают с аутистами, и Николай, который работает в специзоляторе, - словом, все семинаристы, рисуют, напевая себе под нос.
Переходим к контрастам. Раздаю каждому лист, на котором написаны контрасты – большой-маленький, толстый-тонкий и т.д., - все заняты рисованием.
Пришла корреспондентка журнала "Семья и школа", пожилая милая женщина, хотела сделать со мной интервью, но я предложила ей пока позаниматься вместе со всеми. Она прозанималась целый день, в конце дня подозвала меня и шепчет на ухо: "Правда, я здорово леплю"? Потом по нашу душу явился корреспондент из педагогической газеты, высокий худой мужчина в маленьких очечках. Сказал, что пока понаблюдает. Но наблюдал он недолго. Вскоре я увидела его, сидящим на корточках и рисующим корабль в море, а часом позже – радостно танцующим около своего рисунка!
Мы устроили обеденный перерыв в саду. Вот тогда и пришло время поговорить. И сколько же рассказов я услышала! О том, что действительно происходит с детьми, о миллионах беспризорных, о детях-сиротах, которых по выходу из детдома обязаны обеспечить жилплощадью. На всех не напасешься, и выпускников провоцируют на хулиганский поступок, с тем, чтобы сдать в дурдом, и таким образом снять себя ответственность за обеспечение жилплощадью, Николай рассказывал, что у него дома живет беглец, он сбежал из дурдома, без протеза, совершенно нормальный парень, и Николай теперь ищет кого-то, кто может мальчику поставить бесплатно новый протез, у него таких денег нет. То, что у него таких денег нет, ежу понятно, достаточно посмотреть на его одежду, которой лет тридцать, не меньше. Разумеется, мне это уже рассказывают как иностранцу, я прекрасно помню, как живя в Совке, грузила иностранцев нашими проблемами, но те, сколько их не грузи, все равно не понимают, чтобы понять такое, надо было тут родится и мужать много лет.
Николай с беглецом приезжали ко мне домой, в Химки, -нужно было оценить глубину педагогической запущенности этого беглеца, ведь не мог же он остаться на иждивении Николая, который, как потом выяснилось, тоже был из Грозного, и в Москве скитался по знакомым правозащитникам, и сироту поселил на квартире у одной из них. Запущенность была основательной, но схватывал он быстро, так что мы решили, что если правозащитники позанимаются с ним пару месяцев, он сможет поступить в кулинарный техникум и получить общежитие. Так, собственно, и вышло. А деньги на протез собрал Отец Георгий Чистяков, замечательный священник, увы, ныне покойный.
Еще Вики на глазах изумленной публики избавила от заикания пятилетнюю дочь одной из наших семинаристок. На следующий день несколько человек пришли с детьми, так им хотелось, чтобы "покайфовали", и они покайфовали.
Приезжая в Москву, я продолжаю заниматься с педагогами, которые работают с непростыми, так скажем, детьми, с ними же мы ездили на Валдай, с кастрюлями, баками, поварешками, глиной и прочими предметами, там я познакомилась с потрясающими мамами больных детей, с которыми не расстаюсь по сей день.
Ни один семинар не заканчивается после отвальной.
