Re: ФЕДЯ
Добавлено:
Ср мар 30, 2011 9:54 pm Елена Макарова
Переводчик Федор Макаров: в Питере я сидел на коленях у Матвиенко
Благодаря иммиграции 90-х, израильские читатели познакомились с современной русской литературой. На полках, наряду с каноническими Пушкиным и Толстым, начали появляться произведения Пелевина, Акунина и Сорокина.
Сорокинский “День опричника” обрел новое звучание на иврите благодаря тщательной работе, которую провел Федор Макаров - переводчик и... клоун. Да, не удивляйтесь: половину времени Макаров проводит за письменным столом, а вторую половину - на сцене. Сам ли, с труппой звездного Вячеслава Полунина ли.
- С чего началось, пышно выражаясь, ваше увлечение печатным словом?
- С моей семьи. Вся семья занимается литературой. Бабушка - поэт Инна Лиснянская. Мама - писатель Елена Макарова. Отец Сергей Макаров - тоже писатель. Дедушка Григорий Корин, который умер в этом году, был поэтом. Дома постоянно собирались знакомые, которые читали стихи.
Все вокруг занимались исключительно словами, так что я с детства тоже очень увлекался русским языком, чтением. Когда мне было лет семь, сочинял письма в стиле Ломоносова. Потом, в возрасте 14 лет, я приехал в Израиль.
- И каким показался Ближний Восток интеллигентному московскому мальчику?
- Израиль меня поначалу шокировал. Яркое, режущее глаза солнце, интернат “Хават а-ноар а-циони” в Иерусалиме, куда я пришел в солнечных очках. Мое первое знакомство с израильтянином состоялось, когда ко мне подошел здоровенный пацан и сказал: “Дай мне это”. Я спросил: “Что?” Он снял с меня солнечные очки, надел на себя и ушел.
Кстати, в Израиль мы приехали сюда не как иммигранты, а как туристы, потому что маме предложили работу в музее “Яд ва-шем”. Я начал знакомиться со сверстниками - детьми маминых коллег. После неудачного опыта в “Хават а-ноар” меня перевели в школу “Бойер”, которая считалась очень хорошей.
У меня появилась приятельница-израильтянка, которая была гораздо старше, и мы с ней вели очень серьезные интеллектуальные беседы. Оказалось, что она не знает Хармса. И тогда я решил его перевести. Иврит я тогда еще не знал, но за полгода интенсивного ульпана и разговоров с подружкой выучил.
- Вам легко даются языки?
- Французский я учил в советской спецшколе, английский осваивал в Израиле параллельно с ивритом. Испанский хватал со слуха, когда был на гастролях в Мексике, поэтому разговариваю с мексиканским произношением. Никакой особой техники нет, просто у меня хорошая память на звучание. Я визуализирую слова. Видимо, это семейное - моя бабушка говорит, что ей сложно выносить мат, потому что всё сказанное она моментально представляет себе в максимальных подробностях.
Короче говоря, через какое-то время мои переводы Хармса оказались в литературном журнале “Итон-77”. Когда мне было лет 18, я перевел “Наводнение” Замятина, и это напечатало издательство “Бавель”. Это был уже заказ. Потом я переводил с иврита на русский для журнала “Зеркало”. Перевел Йоэля Хоффмана, такого замечательного израильского писателя. Отрывки были изданы в “Митином журнале”. Затем увлекся клоунадой.
- Несколько неожиданный переход.
- У меня всегда были два основных увлечения - слова и... всё смешное. Мой папа - переводчик и писатель, инженер по образованию, а по душе - клоун. Я думаю, что всё клоунское я взял от него. В детстве я хотел быть клоуном, лет в 7 или 8, но меня не взяли в цирковое училище. Сказали, что слишком мал ростом. Через лет двадцать я вдруг оказался в Школе визуального искусства в Иерусалиме, где среди всяких непонятных перформансов я внезапно вспомнил, что мне нравится всё смешное. Тогда я записался на курсы клоунады. Через пару лет я понял, что нужно найти себе наставника, мастера, чтобы учиться дальше.
- Таким мастером оказался Вячеслав Полунин?
- Я случайно услышал, что Полунин устраивает в Москве театральную олимпиаду. Моя сестра, которая живет в Москве, брала интервью у Натальи Табашниковой, которая отвечала за организационные вопросы. Сестра сказала ей: “У меня в Израиле есть брат-клоун, и он очень хочет приехать на ваш фестиваль”. Наташа дала согласие. Таким образом, я не только сам приехал на олимпиаду, но и привез с собой целую кучу израильтян.
Я познакомился со Славой. Это было в кафе. Я сказал, что у меня есть персонаж. Полунин предложил: давай, показывай. Я побежал, надел на себя костюм, довольно сложный, с горбами.
- Прямо в кафе? Интересно, что подумали окружающие.
- Я ничего не замечал, полностью погрузившись в этого персонажа. Это был такой нелепый профессор. Я соединил свою умную физиономию с гротеском. Слава персонажа оценил. Он сказал, что это очень хороший человечек. Он проверил, могу ли я быть страшным. Оказалось, нет, не могу. Затем Слава определил меня на определенные дни в этом фестивале, когда выступают веселые клоуны, но не страшные.
Впоследствии я отправил Славе письмо о том, что хочу быть его учеником, послал свои видеоматериалы. Как-то всё замолкло, и я подумал, что ничего из этой затеи не выйдет.
Через полгода мне внезапно сообщили, что меня ищет Полунин. Он мне позвонил и сказал, что он уже не занимается преподаванием, но если я хочу с ним поработать, он может предоставить такую возможность.
Я приехал к нему во Францию и обнаружил, что у него в комнате на телевизоре лежит мой DVD-диск. Я радостно ему говорю: “О, Слава, так ты это посмотрел?” А он отвечает: “Нет, тут недавно было наводнение, вся техника промокла, ничего не работает”.
- Облом!
- Так он мои видеоматериалы не посмотрел. Но с того времени - это был 2001-й год - я начал ездить со “Снежным шоу” и проездил практически десять лет. Когда мы в Питере работали, я залез на колени к какой-то тете и очень долго с ней возился, дурачился по-всякому. Потому мне сообщили, что это была Валентина Матвиенко.
- Что интереснее, переводить или валять дурака?
- Переводчик - менее ответственная должность. Я, конечно, сижу над текстами и кропотливо их перевожу, правлю, переписываю. Но это не может сравниться с теми моментами упоения, которые есть на сцене.
Но я продолжаю заниматься переводами. Перевел роман Андрея Куркова “Смерть постороннего”, сорокинский “День опричника”. Не столько из-за любви к Сорокину, сколько из-за сложности поставленных задач. Люблю переводить писателей, у которых заковыристый язык. В случае с Сорокиным приходилось создавать эдакий ивритский футуризм. Курков - добротный писатель, но его переводить было менее интересно, язык довольно простой.
У Сорокина опричники постоянно говорят: “Гойда!” Я перевел это словом “хайдэ”, оно существует в современных славянских языках и обозначает что-то типа “Давай! Вперед!” Еще одно выражение - “мобила”, мобильный телефон. С одной стороны, понятие ультрасовременное, с другой, от него веет чем-то старорусским. Как от слова “коромысло”. Поэтому я перевел это как “наяда”, от ивритского слова “наяд”, “переносной”.
- Многие переводчики отмечают проблематичность иврита. Язык был воссоздан относительно недавно, сленг неразвит и так далее.
- Перевод на иврит - это своего рода блеф. Как бы ты ни изворачивался, все равно определенная часть языкового колорита потеряется. Потому что иврит является совершенно другим языком в плане структуры, речевых пластов. Например, я переводил Замятина: понятно, что питерская кухарка, которая в двадцатых годах прошлого века ругает мужа, не может делать это, используя лексикон “фрехи”, израильтянки марокканского происхождения, которая тоже ругает мужа, но в Беэр-Шеве. Приходится изощряться.
Герои Сорокина жгут усадьбу дворянина, подпускают ему красного петуха. Я перевел это выражение как “а-гевер а-адом”. “Гевер” - это и петух, и мужчина. Мне показалось, что такой вариант лучше, чем “тарнеголь”, потому что опричники были грубыми мужланами. Редакторша, однако, со мной не согласилась. Но настаивать я не стал.
- Сорокин на иврите был оценен израильскими критиками достаточно высоко. Начиная с мизантропа Менахема Бена.
- Бен написал что-то вроде: “Где скрывается этот загадочный Федор Макаров? Откуда он так хорошо знает иврит, с такими именем и фамилией?” Он, наверное, думает, что я нахожусь где-нибудь в Вятской губернии и учу иврит по интернету.
- Не хотелось ивритизировать имя?
- Когда я приехал в Израиль, казалось, что с именем Федор здесь жить нельзя. В школе я трансформировался в Теодора, Тедди. Теодор Герцль, опять же, человек известный. Да и мэром Иерусалима тогда был Тедди Коллек.
С именем Тедди я проходил года три, после чего понял, что смело могу возвращаться к искомому варианту. Так и остался Федором.
Реакция на “День опричника” была положительная, да. В газете “Гаарец” Маша Глозман порекомендовала перевести “Шуман хазир кахоль” этого же автора.
- “Голубое сало”?
- Ну да. Если издатели прислушаются к ее мнению, возьмусь за “Голубое сало”. Вообще же, ситуация на рынке перевода сложная. Я недавно обратился к известному переводчику Петру Криксунову, чтобы узнать, какие издательства можно заинтересовать теми или иными предложениями. Криксунов ответил, что он сам подал более девяти разных заявок, и все пока что остались без ответа.
- Как обычно работает переводчик Федор Макаров?
- Я делаю первый, черновой проход. Довольно быстро иду по тексту, оставляя пометки рядом со сложными выражениями. Потом я хожу-брожу вокруг компьютера (вариант: мою посуду) и придумываю аналоги.
Весь переведенный текст я проговариваю про себя. Если есть прямая речь персонажа, я пытаюсь вжиться, стать им, почувствовать, что он может произнести, а что - нет. Это такой театр. По моему мнению, переводчик - это актер, который рассказывает публике то, что он услышал от писателя.
Вспомнился курьез. В “Дне опричника”, в этой мифической Москве 2027-го года, при дворе модно говорить по-китайски. Я подготовил транслитерацию слов в соответствии с тем, как это происходит на иврите. Например, “цигун” по-русски превращается в “чиконг” на иврите, “и-цзин” - в “и-чин”, “кунг-фу”...
- В “кунг-фу”.
- Позвонила редактор и нервно спросила, перепроверил ли я транслитерацию, а то, по ее словам, может быть крупный скандал. Не знаю, какой такой скандал может возникнуть с позиции ивритоязычного читателя, который видит китайскую терминологию в книге, переведенной с русского, но реакция редактора позабавила.
- Переводами одной лишь художественной литературы прокормиться сложно. Одни преподают, другие редактируют, третьи занимаются журналистикой.
- В 1996-м я подрабатывал переводчиком в избирательном штабе Нетаньяху. Для всех израильтян выборы - это крайне прибыльная работа, деньги льются рекой. Меня привозили из дома на такси в телестудию, где я часов десять сидел и ждал, пока доделают очередной предвыборный ролик. Затем за час снабжал его субтитрами и уезжал домой на такси, получив оплату за все часы пребывания в студии.
- Ваш покорный слуга занимался тем же, но в штабе Эхуда Барака.
- Как-то раз подходит некая женщина и говорит: “Пойдем со мной”. Привела меня к незаметному для посторонних глаз лифту, и тут я начал понимать, куда мы движемся: “К нему?” Женщина кивнула.
Вошли в комнату, там сидит Биньямин Нетаньяху. Он показал мне ролик с русской переозвучкой и спрашивает: “Правду говорят, что у дикторши есть акцент?” Я согласился: да, говорю, украинский акцент. Нетаньяху погрустнел: “А правда, что украинский акцент котируется ниже, чем обычное русское произношение?” Да, отвечаю, правда. Нетаньяху поблагодарил, и женщина увела меня обратно.
- Помогают ли переводы в преодолении культурного барьера между имигрантами и уроженцами Израиля?
- Культурный барьер непреодолим. Он всегда останется. Мне кажется, невозможно полностью понять друг друга, если один человек вырос в Восточной Европе, а другой - в Израиле. Всегда есть какое-то прошлое, которое другому недоступно. Культура анекдота, опять же, в Израиле отсутствует. Если просто взять и перевести анекдот, люди удивляются: “Что это? Это притча? Реальный случай? Шутка?” Приходится в лицах разыгрывать.
- Ваши планы на будущее? Переводческое ли, клоунское.
- Два года назад мы с друзьями создали театральный коллектив “Иш”. Наш режиссер - Маша Немировская. Мы поставили спектакль “Хаотическая одиссея”, герои которого общаются на выдуманном псевдоитальянском языке, гастролировали в двенадцати странах. Теперь работаем над новым спектаклем. Возможно, мне удастся поработать над сольными клоунскими проектами.
А сейчас я живу себе в деревне в Галилее. Пользуюсь солнечным электричеством и развожу кур.
- Простите?
- Развожу кур. Мои теща и тесть тридцать лет назад вместе с несколькими семьями основали в Галилее деревню Клиль, которая до сих пор является экологически чистой. В том смысле, что там нет электричества, кроме солнечного, практически нет дорог - только гравий. Моя ось - это Клиль, аэропорт имени Бен-Гуриона, ну, и весь остальной мир.
- Наверное, весело живется детям с папой-клоуном?
- С дочерьми я пытаюсь постоянно играть и получаю от этого большое удовольствие. Папа-клоун - это взаимовыгодно, дети учат клоуна, а потом клоун учит этому же взрослых. Самым главным для творческого человека является его ответственность. Я не могу жить как дерево или как цветок. В литературе ли, в клоунаде ли, я должен ощущать, что за свою жизнь успел сделать что-то важное. Это самый главный императив, унаследованный от родителей.
Шауль Резник
